День гнева - Мэри Стюарт

С нежностью, какой Мордред даже не подозревал в нем, Бедуир пробормотал себе под нос:

— У нее милое красивое лицо. Упокой ее, Господи, — а потом, повернувшись, обратился к женщине: — Не убивайся, матушка. Она отправится домой к своим родным и будет погребена по-королевски в мире со своими богами. А этот подлый негодяй будет предан смерти и отправится к своим богам, что станет ему справедливой карой.

Отвязав с пояса флягу, он опустился возле женщины на колени и поднес флягу к ее губам. Она отпила, вздохнула и некоторое время спустя немного успокоилась. Вскоре она уже смогла рассказать им о случившемся.

Она не знала, кем был похититель. Он не был, как, к немалому их облегченью, подтвердила она, иноземцем. Он обронил всего несколько слов, и по большей части это была ругань, но в них и в речах его последователей безошибочно слышался говор Малой Британии. Рассказы о “великане” не слишком отклонились от истины; этот человек был огромен: высок ростом и широк в плечах и в поясе, силен и громогласен, и смех его был раскатист и громок. Он вырвался, как бык, из укрытия с тремя своими подельниками — те одеты были в лохмотья, словно обычные воры — и собственными руками зарубил четырех стражников из свиты принцессы, пока те не успели оправиться от неожиданности. Оставшиеся трое сражались храбро, но все были убиты. Ее и принцессу разбойники утащили с собой, фрейлину Елены (“Несчастное созданье, она так вопила и причитала, что на месте этих зверей я зарубила б ее там же”, — язвительно добавила кормилица) бросили одну на дороге, но нападавшие увели с собой лошадей, так что могли не бояться преследования.

— Они привезли нас на это место, к самому краю воды. Было еще темно, и потому трудно разобрать дорогу. Один из них остался с лошадьми на берегу, а остальные сели на весла и перевезли нас сюда. Моя госпожа была почитай что в беспамятстве, и я пыталась поддержать ее. Ни о чем другом я и не думала. Бежать мы не могли. Здоровяк отнес ее по камням прямо сюда, на вершину. Остальные двое втащили б следом и меня, но я вырвалась и побежала, а они, увидев, что я не намерена покидать мою госпожу, оставили меня в покое.

Закашлявшись, она облизнула растрескавшиеся губы. Бедуир вновь протянул ей флягу, но она только покачала головой и вскорости возобновила свой печальный рассказ:

— Об остальном я говорить не могу, но вы догадаетесь и сами. Его приятели держали меня, пока… пока он — чудовище — чинил над ней насилие. Она никогда не была крепкой телом. Красивая девочка, но всегда такая бледная и часто болела холодными зимами.

Умолкнув опять, она склонила голову, сцепила пальцы так, что побелели костяшки.

Несколько минут спустя Бедуир мягко спросил:

— Он убил ее?

— Да. Или скорее то, что он сотворил над ней, убило ее. Она умерла. Он выругался и оставил ее лежать там под камнями, а потом вернулся за мной. Кричать я не могла — они зажали мне рот своими вонючими руками, — но теперь я боялась, что и меня они тоже убьют. Что до того, что они совершили… Я едва думала… Я видела уже шестидесятую свою зиму, а в такие года… Не буду об этом больше. Что сделано, то сделано, а теперь вы здесь и вы зарубите это чудовище, пока он отсыпается, удовлетворив свою похоть.

— Госпожа, — убеждая, проговорил Бедуир, — он умрет этой ночью, коли будет найден. Куда они поехали?

— Этого я не знаю. Они говорили об острове и о башне. Вот и все, что я могу вам сказать. У них и мысли не было о погоне, иначе они убили б и меня. Или, может, у таких, как они, тварей вообще не бывает мыслей. Они швырнули меня возле тела моей госпожи и оставили на островке. Некоторое время спустя я услышала стук копыт. Думаю, они направились к берегу моря. Когда я нашла в себе силы пошевелиться, я, как могла, похоронила мою госпожу. Я нашла тайник среди камней, в котором кто-то, наверное, рыбаки, оставил кремень и железный прут, и развела костер. Если б я не сумела этого сделать, то, верно, уже умерла бы. Здесь нет ни еды, ни свежей воды, а плавать я не умею. Если бы они увидели костер и вернулись, что ж, думаю, я бы умерла немного скорее. — Она подняла голову. — Но вы — двое молодых людей — против этого чудовища и его подельников… Нет, нет, вы не должны разыскивать его сами. Возьмите меня с собой, молю вас, но не разыскивайте его. Я не желаю больше смертей. Отвезите мой рассказ королю Хоелю, и он…

— Госпожа, мы прибыли от короля Хоеля. Нас послали отыскать тебя и твою госпожу и покарать похитителей. Не бойся за нас; я Бедуир Бенойкский, а это Мордред, сын короля Артура Британского.

Она в упор глядела на них в тускневшем свете костра. Было очевидно, что в первый раз она не расслышала их слов или не поняла их. Едва веря своим ушам, она повторила:

— Бедуир Бенойкский? Сам? Артур Британский?

— Артур здесь неподалеку, и с ним полк его всадников. Король Хоель занемог, но он послал на поиски нас. Пойдем со мной, госпожа. Наш челнок мал и не слишком прочен, но если ты пойдешь с нами нынче, мы вернемся потом и отвезем твою госпожу домой, чтобы предать ее тело земле достойным образом.

Так и было сделано. Из сосновых ветвей было изготовлено двое носилок: на одни они положили тело девушки, приличия ради, как в саван, закутанное в плащ, на другие рухнула кормилица и тут же забылась горячечным сном. — и носилки под охраной были отправлены в Керрек. Отряд же Артура поскакал к берегу моря, и Бедуир служил им проводником.

Близилось время прилива. Впереди тянулся прибитый волнами пляж, широкая полоса серого песка, смутно светившегося в темноте. Лошади с плеском перешли вброд устье реки, где смешивались воды озера и приливов, а потом впереди в свете занимавшейся зари перед ними предстал крутой пик островка у морского побережья, который, как угадал Бедуир, и был той самой “башней на острове”, что упоминали промеж собой разбойники.

С тех пор как они бросили старую женщину умирать на островке посреди озера, прилив поднялся и схлынул вновь, смыв с песка все прошлые следы, но дальше по берегу, там, где река змеилась по солончаковому ложу к морю, были отчетливо видны отпечатки лошадиных копыт: лошади держали путь к берегу и грубому рукотворному перешейку, по которому, когда прилив стоял низко, можно было перебраться на остров. Высокие утесы, укрытые шапками деревьев, громоздились над спокойной гладью моря, и прилив, только-только сменившийся отливом, сливочной пеной одел камни у подошв этих скал. Ни один огонек не светился над черной громадой утесов, но, взглянув туда, куда указывал Бедуир, Артур и Мордред смогли различить на скалистой вершине темный силуэт башни.

Король разглядывал остров, сидя верхом на коне, которого остановил у самой кромки воды. Он сидел неподвижно, только постукивал в задумчивости костяшками пальцев себе по губам. Спокойствие его было таково, словно он размышлял о разбивке новой грядки под розы в саду королевы в Камелоте. Выглядел он не более воинственно, чем во время “миссии мира” у Сердика, когда Агравейн с такой горечью сетовал на столь явную кротость “воителя и полководца”. Но Мордред, чья лошадь стояла бок о бок со скакуном короля, наблюдал за Артуром с интересом и нараставшим возбуждением, которые ему все труднее удавалось скрывать. Мордред знал, что впервые видит перед собой того Артура, о котором сложили легенды; это был знаток своего ремесла, человек, в одиночку спасший Британию от Саксонской угрозы; сейчас этот человек решал, как наилучшим способом приступить к этому совсем мелкому делу.