Триумф непослушания (СИ) - Хрущёв Виктор

— Что ты собрался сделать? — удивился Ангел.

— Я заберу душу консула Гвина. Тем самым остановлю войну.

— Во-первых, — Ангел покачал головой, — мы не вмешиваемся в естественные процессы. Во-вторых, ты её не остановишь.

— Почему это?

— Потому что её хочет не консул. Её хотят его подданные. Ты можешь убить хоть сотню Гвинов, но войну ты этим не остановишь.

— Что же... делать? — сдавленным голосом спросила Смерть.

— Ничего. Они тем и отличаются от нас, что способны найти выход. К сожалению, их погибнет много. Погибнет много по настоящему чистых душ. Но по другому они не могут ценить свою жизнь. Такова уж их суть. Садись, жнец. Поиграем в шахматы. Полюбуемся природой. Война сможет дотянуться и до сюда. Так что этому месту суждено превратиться в уродливую выжженную пустыню.

— Здесь действительно красиво, — с восторгом протянула Смерть. — Но я откажусь. У меня будет много дел, а это место пусть останется в моей памяти. Не хочу видеть как его уничтожат.

— И мне тоже пора. Как никак многие души нужно спасти от верной гибели. Иначе баланс будет нарушен.

Существа несколько секунд смотрели друг другу в глаза, затем улыбнулись и исчезли, словно их никогда и не было. Лишь засохшая трава и маленькое белое пёрешко говорило о том, что здесь встречалось добро и зло.

***

Мысли путались, взгляд не мог ни на чём сфокусироваться, а тело сжимало от липкого страха. Даже излюбленный метод массировать пальцами виски на этот раз не помог. Уинстону ничего не оставалось, как открыть кран с холодной водой. Её шум позволил отвлечься и собраться в кучу. Уинстон смотрел в зеркало прямо себе в глаза и мысленно отсчитывал десять секунд. Если за это время он не отведёт взгляд, значит не всё так критично. По крайней мере себе он доверяет. А поэтому не всё уж и безнадёжно.

Раз.

Звонок служебного телефона застал его за ужином в семейном кругу. У Уинстона сразу прошёлся неприятный холодок по спине. Ведь звонить он мог только в одном случае: началось вторжение Хартии.

Два.

Прослушав взволнованный голос нам том конце телефона, Уинстон отдал приказ разорвать печати на пятом конверте и действовать согласно протоколу. Затем молча кивнул и положил трубку.

Три.

Нежный поцелуй удивлённой жены. Как же сладко пахли её волосы. Затем крепкие объятия двух славных детей. Трёхлетней девочки и мальчика на год старше её. Им обязательно объяснят что происходит. Потом.

Четыре.

В последний раз взглянув на семью, Уинстон закроет дверь. Он не знал, что увидит их ещё очень не скоро. Их эвакуируют далеко на запад в одну из глухих деревень и будут там держать под чужими именами до самого конца войны.

Пять.

Служебная машина уже подъехала. Старый Мерседес на всех порах вёз Уинстона в сторону Берлина. Маневрируя по узким улочкам, шофёр старался найти как можно кратчайший путь.

Шесть.

Экстренный созыв Бундестага и парламента Конфедерации. Переход на круглосуточный режим работы. Полная боевая готовность всех воинских частей Конфедерации.

Семь.

Единогласное принятие парламентом законов о всеобщей мобилизации и военном положении. Ох и дорого же обойдутся стране эти законы. Но когда война, о цене не спрашивают. Бундестаг, обычно рассматривая законопроекты месяцы и годы, ввёл их за рекордные тридцать две минуты. Уинстону оставалось лишь поставить свою подпись.

Восемь.

Указ о формировании ставки верховного главнокомандования. Военная верхушка, дипломатический корпус, представители промышленности, информационный отдел. Первое заседание было назначено на пять часов утра.

Девять.

Столица ещё спала, не зная, что происходит на границах государства. Об этом объявят в утренней сводке. Объявит лично Уинстон.

Десять.

Канцлер выдохнул, часто заморгал и выключил смеситель. Затем расправил плечи, поправил воротник белой рубашки под чёрным смокингом и ласково улыбнулся своему отражению.

— Улыбайся, Уинстон. Иначе съедят.

Когда десять лет назад молодой Уинстон впервые встал за трибуну, он мысленно смирился, что когда-то из него сделают виновника всех бед. Похоже этот день настал. Будет допущено много ошибок, принято массу непопулярных решений и совершенно множественно сделок с совестью. Но раз так нужно для будущего его людей, он будет этой куклой для битья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Господин канцлер, — послышался за дверью низкий голос. — Вы с кем-то говорили?

«Как дети малые. На минуту нельзя отойти».

— Я ни с кем не говорил, Фридрих. Всё в порядке.

— Заседание начнётся через две минуты. Поспешите.

— Хорошо.

В ставке царил настоящий хаос. Солдаты и госслужащие заполнили узкие коридоры, смешались в однородную массу, из которой доносились громкие крики, периодически переходящие в грязную брань.

За несколько часов структура власти кардинально изменилась. Так что бардак был неизбежен. Указы, принятые ещё вчера, через несколько часов стали уже не актуальны. Рядовых чиновников наделяли властью, о которой в мирное время они могли только мечтать. Военная верхушка заново создавала цепь взаимодействия, ведь вторжение свело её эффективность до нуля. А начальник охраны канцлера потихоньку сходил с ума, ведь в создавшейся суматохе можно легко организовать покушение.

Уинстон, стараясь чтобы поток из человеческих тел не захлестнул и его, смог добраться до кабинета с номером восемнадцать и прошмыгнул туда.

Дверь закрылась и какофония из человеческих голосов прервалась. Уинстон оглянулся. В кабинете слишком слабо горел свет и канцлер едва мог разглядеть сидящих за большим столом. На столе развернули огромную карту Вольной Европейской Конфедерации. Уинстон подошёл к столу, опёрся на него руками и стал тщательно рассматривать восточные границы государства. На тоненькой тёмной линии, с красными и голубыми стрелками, сейчас бушевал ад и оставалось лишь догадываться о его масштабах.

— Скажу сразу, — нарушил тишину Уинстон, — чтобы не повторять по сто раз. Наши отношения до войны были далеко не дружественными. Но как раньше уже не будет. Мы ехали по домам в одной стране, а возвращались обратно уже в другой. Мне нужна ваша помощь. Если мы проиграем войну, все наши прошлые закулисные интриги были бессмысленны. Так что придётся работать не жалея себя. И говорить мне только правду. Потому что если будем врать, от этого проблемы не исчезнут и этим мы только навредим Конфедерации и её народам. Надеюсь, вы меня поняли?

Присутствующие лишь молча кивнули.

— Отлично. Фридрих, вводи в курс дела. Не щади меня. Чувствую нам там очень несладко.

— Это очень мягко сказано, господин канцлер, — широкоплечий мужчина с пышными усами поднялся, достал из нагрудного кармана светло-зелёного мундира простой карандаш и склонился над картой. — В шесть часов вечера по местному времени на линии фронта длиной восемьсот пятьдесят километров, без объявления войны, армия Хартии перешла границу. Мы отслеживаем три основных направления наступления: в Восточной Пруссии на Кёнигсберг, в северо-восточной Польше на Белосток, и в Восточной Польше на Бяла-Подляска, в обход наших основных сил, находящихся на юге.

— Атаковали оттуда, где совсем их не ждали. Как же они провели столько людей через болота?

— Хартийцы за кратчайшие сроки построили несколько скоростных автобанов. Нам стало об этом известно только перед самым началом наступления.

— Ясно, — скривился Уинстон. — И куда же они сейчас продвинулись?

— Самая тяжёлая ситуация на третьем направлении. Здесь противник сосредоточил основные силы. Форсировав реку Буг, практически не встречая сопротивления занял Бялу-Подляска, после чего разделился на две группы. Одна выдвинулась в сторону Люблина, ударив во фланг нашей основной группировке. Другая продвинулась к пригородам Варшавы, заняв без боя Седльце и прочно там закрепилась.

— Подожди, — прервал его Уинстон. — Между Бугом и Варшавой двести километров! Как за одну ночь они смогли преодолеть такое расстояние?

— Это лишь передовые части, за которыми следуют основные силы.