Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

заставляли подписывать десятки всяких бумажек с выражением «покорности», сманивали на высокооплачиваемую работу во вспомогательных организациях, обслуживавших вермахт, сулили им в будущем золотые горы – все понапрасну: в основной своей части врачи держались стойко и на службу к агрессору не шли.

Лишь не более десятка из них согласились надеть форму организации Тодта и Шпеера[26] и, провожаемые молчаливым презрением всей патриотически настроенной массы русских, выехали из Парижа по местам назначения – преимущественно в зону возводившегося в то время так называемого «атлантического вала», начиная от Ла-Манша и кончая испанской границей.

Остальные наряду со своей обычной повседневной работой все свободное время отдавали парижскому русскому «подполью» – скрывавшимся от гестапо патриотам, активистам, бежавшим из гитлеровских застенков советским военнопленным и участникам Сопротивления.

Среди ближайшего жеребковского окружения особенное неистовство по отношению к «неблагонадежным» русским врачам проявлял некто Г.А. Лукашевич, бывший начальник санитарной части врангелевской армии, целиком перекинувшийся к гитлеровцам и надевший черную форму шпееровской организации в первый же год оккупации. Об этой характерной сумбурной и аморальной фигуре «русского Парижа» довоенных и военных лет следует рассказать подробнее.

Лукашевич окончил курс Петербургской военно-медицинской академии в 1910 году. Его однокашники еще задолго до войны рассказывали, что среди студентов он пользовался очень плохой репутацией как доносчик и весьма темная личность. За ним утвердилась среди его однокурсников кличка «великий пакостник».

По окончании академии он был назначен младшим ординатором Николаевского военного госпиталя, но вскоре после назначения был вынужден его покинуть ввиду полной неспособности к госпитальной работе. Он перешел на службу в гвардейский конный полк. Это обстоятельство сыграло решающую роль во всей его последующей карьере. В том полку в те же годы служил штаб-ротмистр барон Врангель, будущий глава Белой армии.

После демобилизации Лукашевич очутился в Киеве.

Здесь он занял должность ординатора клиники кожных и венерических болезней Киевского университета, возглавляемой профессором В.И. Теребинским. Этот последний рассказывал мне впоследствии в Париже, что был вынужден освободить Лукашевича от должности вследствие полной его неспособности вести какую-либо клиническую работу. Это было в 1918 году, когда Украина была оккупирована кайзеровскими войсками.

«Великий пакостник» не пал духом. Он быстро перекинулся к оккупантам. Какого рода деятельностью он занимался у них, сказать трудно. Но только по окончании оккупации у него в кармане оказалась грамота германского Верховного командования на Украине, удостоверяющая, что «русский врач Лукашевич оказал германской оккупационной армии неоценимые услуги», без дальнейшего уточнения, в чем именно они состояли.

После изгнания германских войск с Украины Лукашевич попал в Добровольческую армию Деникина, где занимал должность врача одного из конных корпусов.

С приходом Врангеля к верховной власти в Крыму он поднялся еще выше: Врангель назначил своего бывшего однополчанина и собутыльника главным военно-санитарным инспектором так называемой «русской армии». На этом посту Лукашевич приобрел широкую и печальную известность среди всего медицинского персонала занятой врангелевцами территории Юга России. Сумасброд и крепостник, он смотрел на этот персонал как на свою челядь.

Площадная брань, издевательства, угрозы расстрела, аресты сыпались на голову каждого его подчиненного. Жаловаться было некуда. Законности в белых армиях не существовало. Скоро у него начались столкновения и со строевыми офицерами. Скандалы шли за скандалами. В конце августа 1920 года Врангель был вынужден уволить его в отставку «с мундиром и пенсией».

После разгрома Белой армии Лукашевич оказался в Югославии, где прожил три года. Но и тут с его именем были связаны разные темные дела. Ему пришлось податься во Францию.

По прибытии в Париж в 1924 году он сразу оценил окружающую обстановку и перешел на путь врачебного шарлатанства и мошенничества. Будучи совершенно невежественным во всех отраслях медицины, он именовал себя «специалистом по венерическим и мочеполовым болезням», широко рекламировал себя в белоэмигрантской прессе, чуть ли не ежедневно показывался в ночных притонах, платил швейцарам этих «злачных мест» крупные комиссионные за каждого доставленного ему пациента, обирал этих несчастных людей до ниточки, назначал ненужные им процедуры, передавал их шарлатанам других специальностей, получал, в свою очередь, с последних проценты за каждую направленную им «голову» и т. д.

Среди врачей-эмигрантов он пользовался репутацией афериста, мошенника и спекулянта от медицины. Большинство их не подавало ему руки. Не в пример им он, идя вышеописанным путем, стяжал немалые материальные блага: имел хорошо меблированную квартиру в пять комнат, собственную автомашину, прислугу, устраивал грандиозные попойки для своих бывших однополчан.

Применить свои специфические способности по отношению к эмигрантским врачам в довоенный период «великий пакостник», конечно, не мог. Зато он полностью проявил их, лишь только в Париж вступили гитлеровские войска. Он обивал пороги всех оккупационных учреждений, ездил в Берлин, подавал докладные записки о необходимости мобилизации «в планетарном масштабе» всех находящихся за рубежом русских врачей, доказывал, что только он один может произвести эту мобилизацию и что всех мобилизованных нужно отдать ему в полное и безоговорочное подчинение.

В черном мундире организации Шпеера, он шантажировал русских врачей своими якобы особыми связями с гитлеровской верхушкой и угрожал им, размахивая упомянутой выше грамотой германского Верховного командования на Украине. С Жеребковым он был в дружеских отношениях.

Официально Лукашевич занимал должность врача одного из подразделений организации Шпеера, дислоцированных в Ангиене, городке-курорте под Парижем. Но по своей неспособности вести какую-либо врачебную работу вне путей мошенничества, он все свои служебные обязанности возложил на подчиненных ему фельдшеров, показывался на службе один или два раза в неделю, а остальное время проводил у себя на парижской квартире, находившейся в богатых кварталах 16-го округа на улице де ля Тур, окруженный кипами настряпанных им самим доносов, докладных записок, проектов и т. д. Он сумел убедить немецкое начальство в том, что на него как на «последнего главного военно-санитарного инспектора русской армии» историей возложена какая-то особая миссия.

Оккупанты не стали разбираться, в чем, собственно, эта миссия заключалась, но охотно отпустили ему печатавшиеся без всякого обеспечения так называемые «оккупационные марки» на оплату трех машинисток, покупку пишущих машинок, столов и канцелярских принадлежностей. Из раскрытых окон его квартиры раздавался непрерывный стук машинок, у подъезда стояли военные автомобили, в двери поминутно входили и выходили вермахтовцы, шпееровцы и гестаповцы. Вскоре молва о его темной деятельности разнеслась по всему 16-му округу.

Общественное мнение квартала считало его виновником периодически проводимых гестапо арестов среди населения.

Когда пришел час расплаты, «великий пакостник» бежал из Парижа вместе с гитлеровской армией. После разгрома фашистской Германии он перекинулся к американцам и снова начал без конца строчить свои челобитные – на этот раз американскому командованию – о «тотальной мобилизации зарубежных русских врачей» и необходимости создать для