В плену Левиафана - Виктория Платова

Наверное, после неудачной попытки сжечь брезентовый ремень он просто опустил зажигалку в карман, а не сунул ее обратно, в пасть Бенсону и Хеджесу…

Так и есть!

Но счастливо найденная в недрах полушубка зажигалка оказалась совершенно бесполезной: бензин в ней кончился. О чем и сообщил сноп бесполезных ярких искр. Их было недостаточно, чтобы увидеть всю картину целиком, но кое-что Алекс все же увидел. Стол с двумя компьютерными мониторами, кресло, еще один стол — пониже первого. Маленький стол был завален какими-то бумагами, там же стояло кое-что из офисной техники.

Наверное, это и есть та самая легендарная частная метеостанция Лео, о которой знают все в К., вот Алекс добрался и до нее. Почти сразу в его сознании мелькнула какая-то неприятная, настораживающая мысль. Но ухватиться за нее молодой человек не успел, слишком уж юркой она оказалась. Выскользнула ящерицей из черепа и скатилась по спине, оставляя после себя холодок. Через секунду в дальнем углу послышался шорох — о, если бы человеческие мысли и впрямь были ящерицами! Или какими-нибудь другими — мелкими и безобидными — животными; может быть, тогда Алекс не испугался бы так сильно. В другое время он не придал бы значения этому шороху, но сейчас его чувства были обострены до предела, а нервы натянуты, как струны. Не выдержав, Алекс заорал:

— Кто здесь?!

Уб-уу-мм! — шваркнулась в окно очередная порция снега.

— Кто здесь?!

Он задавал этот вопрос окружающей темноте не единожды, и всякий раз его отчаянное «кто здесь?!» повисало в пространстве. Растворялось, ничего не оставляя после себя. В этой попытке диалога с тьмой он всегда будет в проигрыше, но что, если…

постановка вопроса неверна изначально?

Не стоило ли представиться темноте, прежде чем вызывать ее на откровенность?

— Меня зовут Алекс, — медленно проговорил несостоявшийся муж, несостоявшийся зять, несостоявшийся друг самого лучшего метеоролога на свете. — Я пришел из «Левиафана». Я ищу тех, кто был там. И… мне нужна помощь.

На секунду Алексу показалось, что темнота внимательно слушает его, склонив голову и взвешивая — отозваться или нет?

— Дом накрыло лавиной. А до этого там… там произошло убийство. Я получил сообщение от хозяина дома. Поэтому я здесь.

— Алекс, — прошелестела темнота. — Алекс.

Голос почти ничем не отличался от шороха, он был таким бесплотным, что определить, кому принадлежит — мужчине или женщине — не представлялось возможным. При желании его можно было принять за снежную бабочку-уб-уу-мм, просочившуюся сквозь щель. За потрескивание пластинки, с которой на Алекса пролилась горестная история мисс Отис. Но ему не хотелось думать ни о мисс Отис, ни о бабочках.

Этот голос принадлежит человеку, а значит, его одиночество кончилось. Скорее всего — кончилось, но может быть и нет, он уже видел людей. Ни к чему хорошему это не привело, это вообще ни к чему не привело. Те люди просто ушли.

Этот — не уйдет. Он не сможет уйти, не сможет проскользнуть мимо, не задев Алекса, стоящего у самой двери.

Вот только где он? Забился в самый дальний угол и не желает выходить? Хорошо тренированный, да еще вооруженный солдат так бы не поступил. Он не стал бы взывать из темноты, не решаясь приблизиться.

— Где вы?

— Алекс-Алекс-Алекс, — продолжала вибрировать тьма.

— Выходите, не бойтесь. Я не причиню вам зла. Я — друг.

Смех — вот что слышит Алекс. Тихий и дробный, он рассыпается во тьме, и нельзя сказать точно, каков он: зловещий, издевательский или исполненный облегчения. Смех полощется, как полог альпинистской палатки на ветру, как крылья подбитой птицы. Алекс и понятия не имеет, как помочь птице, он никогда не выхаживал раненых пернатых, только хоронил их. Он не спас ни одно животное, не пришел на помощь ни одному человеку, — но что, если такая возможность представится сейчас?

— Эй?

— Алекс-Алекс-Алекс… Это ты, Алекс…

— Ну да. Кто вы?

— Твоя сестра.

В жизни своей он не слышал таких волнующих признаний. Сердце его бешено заколотилось, готовое выскочить из горла; Алекс бросился вперед, задев по пути что-то тяжелое. Что-то, что, опрокинувшись, произвело страшный грохот и короткой болью отдалось в бедре. Скорее всего, это был стул, — хорошо бы ему оказаться единственной преградой на пути к Кьяре!

Но почему она сама не делает ни единого шага навстречу? И почему он не узнал ее голос?

Этому может быть сотня объяснений: Кьяра напугана и измотана, неизвестно, сколько она просидела здесь. Неизвестно, что она вообще пережила. Любая женщина…

Кьяра — не любая.

Она на голову выше самых отчаянных сноубордисток из коллекции Алекса, о которых ему известно только то, что они сноубордистки. Он ни разу не видел, как бесстрашно сноубордистки парят над склонами: все потому, что предпочитает ждать их в безопасных местах — в барах, у фуникулера, в гостиничном холле. И этим Алекс сильно отличается от собственной сестры, никогда не искавшей безопасных мест. Кьяра привыкла рисковать, привыкла соваться в пасть к дьяволу без всякой страховки; она не может существовать без адреналина, который вырабатывается в ее организме едва ли не в промышленных масштабах. Но даже в самых непредсказуемых ситуациях она не теряет хладнокровия… Вот почему Алекс не узнал голоса сестры — он звучал потерянно. Надломленно.

О хладнокровии больше нет и речи. Что же с ней произошло? Что так ее изменило? Он все узнает, и совсем скоро, а сейчас можно лишь благодарить Бога, что Кьяра жива.

— Ты в порядке?!

— Нет.

Алекс нашел ее в самом дальнем углу сторожки: сжавшись в комок, Кьяра сидела на полу. Удивительно, что человек может занимать так мало места! Встречу с сестрой Алекс представлял совсем не так: она предполагала вопли радости, вздохи облегчения и крепкие объятия — слава богу, ты невредима, и весь этот кошмар закончился.

Впрочем, он не знает, закончился ли кошмар. Он не знает, невредима ли Кьяра, ведь на вопрос «ты в порядке?» она ответила «нет». А это может означать все, что угодно. Если она ранена (такой вариант тоже нельзя исключить), любое неосторожное движение причинит ей боль. Так решил для себя Алекс и, вместо того чтобы налететь на сестру и сжать ее в объятиях, тихонько опустился рядом с ней. Темнота окружала Кьяру со всех сторон, единственное, что удалось отвоевать у этой проклятой темноты его глазам, — овал Кьяриного лица, бледный и смазанный.

— Я с тобой, сестренка. Все хорошо, слышишь? Все хорошо.

— Все совсем нехорошо, Алекс.

— Ты не ранена?

— Нет.

Собравшись с духом, он дотронулся до ее плеча, а затем ухватил руками ее руки — они были холодны, как лед. Куртка Кьяры осталась в «Левиафане», и вряд ли бегство оттуда было таким же неспешным и медитативным, как бегство самого Алекса. Это он успел разжиться армейским полушубком, а на Кьяре был лишь шерстяной свитер. Или кофта. Что-то очень легкое и совсем не соответствующее погоде.

— Вот черт, ты совсем окоченела! Сейчас…

Проклятые пуговицы намертво сидят в петлях и даже не думают поддаваться! Придется вырвать их с мясом, если хватит сил, — лишь бы Кьяре стало теплее. На борьбу с полушубком ушло не меньше минуты, и все это время Кьяра молчала. Она не произнесла ни слова и тогда, когда Алекс закутал ее, когда придвинулся еще ближе и крепко обнял. Ничто не дрогнуло в ней, и Алексу на секунду показалось, что он заключил в объятия не живого человека, а мертвое тело.

— Кьяра, ты слышишь меня?

— Да.

— Я — Алекс. Твой брат.

— Да.

— Сейчас ты немного согреешься, придешь в себя, и нам надо будет выбираться отсюда.

То, что последовало за этой — вполне разумной — репликой, заставило Алекса вздрогнуть. Кьяра снова рассмеялась. Не своим обычным низким грудным смехом, который удивительно шел ей и который так любил брат. И не тем, что заставлял вспомнить хлопанье птичьих крыльев и свободно болтающийся полог альпинистской палатки. В нынешнем смехе было что-то механистическое, как будто где-то внутри Кьяры отозвалась кукольная пищалка. До сих пор ответы на все вопросы Алекса были односложными: «да», «нет», снова «да» и снова «нет», упоминание его собственного имени, не такого уж длинного. Вся эта компания из нескольких слов легко умещается в примитивном записывающем механизме пищалки. Впрочем, ей подвластны и конструкции посложнее:

Твоя сестра.

Все совсем нехорошо, Алекс.

Они выглядят вполне осмысленными, но неприятный механический привкус все равно остается.

Нужно разговорить Кьяру!

Но сначала — согреть.

Объятия Алекса стали еще крепче, когда он в последний раз так судорожно и отчаянно обнимал сестру?

Никогда.

Кьяра была слишком надменна, а Алекс — слишком труслив для подобных проявлений братско-сестринской любви. В детстве между ними существовала прослойка из мертвых животных, птиц и насекомых. Затем их сменили живые приятели Кьяры. А потом Кьяра уехала и отдалилась от Алекса окончательно, тонкая прослойка превратилась в слой, во множество слоев: большой город, работа, которой не каждый рискнет заняться, путешествия, которые не каждый рискнет предпринять. О мужчинах Кьяры Алекс старается не думать: ни о том, сколько их было, ни о степени их близости с сестрой. Множество слоев отделяют продавца рубашек от репортера криминальной хроники. Самый нижний, тонко раскатанный — городишко К. Алекс застрял именно там, Кьяре же удалось вырваться, и ей досталась роль вишенки на торте.