Августовские пушки - Барбара Такман

Французская армия проиграла сражение в начале войны и сейчас оказалась в серьезном, почти критическом положении. Ей угрожало полное поражение, поэтому на счету была каждая дивизия. Но немцы не сломили сопротивления французов, шла упорная борьба, и Жоффр не собирался сдаваться. Тем не менее Джон Френч, полагая, что рана смертельна, решил отмежеваться от неминуемого военного разгрома Франции и сохранить тем самым английскую армию.

Командиры на местах не разделяли пессимизма штаба. Получив приказ, означавший практически выход из войны, они были обескуражены. Начальник штаба Хейга, генерал Гаф, в гневе разорвал этот документ на клочки. Смит-Дорриен, который считал военную обстановку «превосходной», направил своим 3-й и 4-й дивизиям контрприказ. Однако генерал Сноу, командир 4-й дивизии, получил его с большим опозданием. Он уже выполнил кодовое распоряжение главного штаба: «Снежку от Генри». «Погрузите и срочно отправьте утят». В результате «боевой дух войск резко упал», солдаты считали, что над армией нависла смертельная опасность, к тому же им пришлось выбросить всю лишнюю одежду и обувь.

В нестерпимую жару, глотая дорожную пыль, англичане в подавленном настроении отступали в глубь Франции. Проходившие через Сен-Кантен остатки двух батальонов отказались идти дальше, побросали оружие в кучу у вокзала и расселись на привокзальной площади. Они заявили майору Бриджесу, который должен был отражать атаки немцев до окончания эвакуации войск из города, что их командиры дали якобы мэру письменное обещание сдаться, чтобы предотвратить обстрел города артиллерией противника. Не поверив этим выдумкам — он лично знал командиров этих батальонов, — Бриджес в отчаянии вдруг вспомнил о военной музыке, которая могла бы заставить этих павших духом людей вновь встать на ноги. Но где взять оркестр? «И вот удача! Рядом находился магазин игрушек, там я и мой трубач раздобыли барабан и оловянный свисток. Мы начали маршировать вокруг фонтана среди солдат, лежавших как мертвые. Мы играли «Британские гренадеры» и «Типперэри» и словно сумасшедшие колотили в барабан». Люди заулыбались, повеселели, подымались на ноги и один за другим вставали в строй, и «когда стемнело, мы медленно двинулись в путь под звуки нашего импровизированного оркестра, теперь усиленного парой губных гармошек».

Джон Френч, которого уже не развеселили бы ни барабан, ни дудка, заботился только о своем участке фронта. Он говорил, что «кайзер, преисполненный злобой и ненавистью», пошел на риск и ослабил другие направления, чтобы «уничтожить нас» превосходящими силами. Командующий экспедиционным корпусом просил Китченера прислать ему 6-ю дивизию. Но эти части, ответил министр, будут переброшены во Францию только после того, как их сменят войска из Индии. Френч считал этот отказ «весьма разочаровывающим и несправедливым».

Действительно, вскоре после поражения под Монсом Китченер хотел высадить эту дивизию на фланге немцев в Бельгии. Англичан не переставала преследовать старая идея использования экспедиционного корпуса в Бельгии самостоятельно, а не в качестве придатка французской армии. В защиту этого плана с давних пор выступали Фишер и Эшер. Англия предприняла две незначительные и тщетные попытки претворить эту идею в жизнь — один раз в августе и затем через два месяца в Антверпене.

27 и 28 августа три батальона английской морской пехоты высадились в Остенде, чтобы отвлечь на себя часть сил Клюка. К ним присоединились 6000 бельгийских солдат, отступавших вместе с французами после падения Намюра и отправленных на английских кораблях в Остенде. Между прочим, эти части оказались небоеспособными. После отступления французской армии линия фронта отодвинулась на значительное расстояние и операция потеряла смысл. 31 августа морскую пехоту вновь посадили на корабли и вернули в Англию.

Незадолго до этого, 28 августа, Джон Френч эвакуировал из Амьена свою передовую базу, которой угрожали наступающие дивизии Клюка. На следующий день главная база английских войск была переведена из Гавра в Сен-Назер. Этот шаг, как и приказ о выбрасывании боеприпасов, отражал главное стремление Френча — уйти из Франции. Генри Вильсон, разделявший эти настроения и в то же время стыдившийся их, «медленно расхаживал по комнате», писал один из его сослуживцев. «Лицо его, как обычно, сохраняло смешное и загадочное выражение, он припевал тихим голосом, прихлопывая ладонями в такт: «Мы никогда не попадем туда, мы никогда не попадем туда». Когда он приблизился ко мне, я спросил его: «Куда, Генри?» — «К морю, к морю, к морю», — ответил он нараспев».

ПАРИЖ - ФРОНТОВОЙ ГОРОД

Большие бульвары опустели, витрины магазинов закрылись ставнями, исчезли автобусы, трамваи, такси и извозчики. Вместо них через площадь Согласия к Восточному вокзалу гнали стада овец. Освободившись от уличного движения, площади и проспекты представали во всем своем великолепии. Большинство газет не выходило, те, что уцелели, сиротливо глядели одностраничными выпусками сквозь стекла журнальных киосков. Пропали туристы, в «Рице» никто не жил, в «Морисе» разместился госпиталь. Впервые за свою историю Париж в августе стал французским и молчаливым. Сияло солнце, в его лучах сверкали фонтаны Рон-Пуа, деревья стояли в зелени, мимо спокойно несла свои воды Сена, и лишь яркие флаги союзных держав оживляли светло-серую красоту самого прекрасного в мире города.

Галлиени, расположившийся со своим штабом в многочисленных комнатах Дома Инвалидов, боролся с обструкцией и нерешительностью властей, добиваясь принятия радикальных мер для превращения Парижа в настоящий «военный лагерь». В его понимании этот лагерь должен был представлять базу для проведения боевых операций, а не осажденную Трою. Опыт Льежа и Намюра говорил, что Париж не сможет выдержать обстрела из новых тяжелых осадных орудий врага, поэтому Галлиени предлагал не ждать приближения немцев, а самим навязать им сражение за внешней линией оборонительных сооружений. Это должна была сделать армия, которой у него еще не было. Изучение войн на Балканах и в Маньчжурии убедило его в том, что система глубоких и узких траншей, защищенных земляными насыпями и бревнами, рядами колючей проволоки и замаскированными «волчьими ямами» с торчащими на дне острыми кольями, окажется практически неприступной, если ее будут оборонять хорошо обученные и стойкие части, вооруженные пулеметами. Именно такие участки обороны между артиллерийскими позициями и пытался построить французский генерал. Правда, у него не было войск, которые заняли бы эти укрепления.

Каждый день, иногда по два или по три раза, Галлиени все с возрастающим отчаянием звонил в главный штаб, требуя три боевых корпуса. Он писал Жоффру, посылал к нему эмиссаров, обивал пороги военного министра и президента, постоянно напоминая о том, что Париж не готов к обороне. К 29 августа в его распоряжение поступила всего лишь одна морская бригада. Она промаршировала по улицам города в белой форме под резкие свистки боцманских дудок. Ее появление вызвало восторг парижан, но не Галлиени.

Он считал, что необходимо вести работу в трех направлениях — военная оборона, моральная подготовка войск и населения и тыловое обеспечение. Чтобы добиться успеха в выполнении каждой из этих задач, необходимо было говорить с населением откровенно. Галлиени в той же степени презирал политиканов, в какой уважал народ Парижа. По его убеждению, на него ложно было положиться в час опасности. Он верил, что Пуанкаре и Вивиани не хотели сказать стране правду и замышляли какой-то «трюк», чтобы обмануть народ. Его усилия добиться разрешения на снос зданий, ухудшавших обзор и затруднявших ведение огня с укрепленных позиций, наталкивались на сопротивление властей, не желавших беспокоить городское население. Любое уничтожение собственности требовало документа, подписанного мэром округа и начальником инженерных войск, где указывалась сумма компенсации, выплачиваемой владельцу. Этот процесс служил источником бесконечных отсрочек и задержек.

Каждое решение сопровождалось «византийскими» спорами в отношении того, может ли Париж, как место пребывания правительства, служить «укрепленным лагерем», который следует удерживать военными средствами. «Этот вопрос, — заметил презрительно генерал Хиршауэр, — великолепное поле для разногласий». Сторонники идеи открытого города скоро докажут, что пост военного губернатора создан вопреки всем законам. «Убедить юристов можно лишь с помощью документов».

И Галлиени их нашел. 28 августа военная зона была расширена с тем, чтобы включить в нее Париж с пригородами по обеим сторонам Сены. Таким образом, муниципалитет оказался подчиненным власти военного губернатора. В 10 часов утра Галлиени собрал военных и гражданских руководителей города на совет обороны. Во время заседания, продолжавшегося 15 минут, все участники стояли. Им было предложено не обсуждать вопрос о том, следует ли оборонять Париж, а просто согласиться с тем, что приближение врага требовало введения «военного положения». Документы, обеспечивавшие юридическую правомочность такого решения, были составлены и лежали здесь же на столе. Галлиени предложил каждому подписаться и затем немедленно объявил о временном прекращении работы совета. Так состоялось первое и последнее заседание этого органа.