Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

Вино, почему-то, сюда в магазины привозили в бочках, и мы его покупали и приносили в ресторан в чайниках. Однажды забросили сюда и «Тройной одеколон», который расхватали в мгновение ока, и несколько дней все благоухали. Питание здесь было не в пример всем остальным предприятиям намного лучше, но меня больше всего поражало, что в этом богатейшем рыбой крае рыбу к столу подавали очень редко.

А местные жители говорили, что когда огромные косяки кеты или иваси поднимались вверх по течению реки метать икру, можно палку поставить — стоять будет, или с одного берега на другой можно перейти пешком. А сколько ее погибало, тысячи тонн! А в столовых было пусто, и когда я спрашивала: «почему?», мне отвечали: «Очень просто, рыбоконсервные заводы программу не выполняют. Нет тары: бочек, стекла, соли, специй. И только после того как будет у них выполнена программа, они могут излишки передать в столовые на предприятия». Это тоже одно из тех же очередных «головотяпств». У меня даже начало все больше и больше закрадываться чувство, как будто кто-то умышленно это делает, вопреки всякому здравому смыслу.

И было обидно слушать, как рабочие грустно делились со мной воспоминаниями из своего житья-бытья.

— Вот я приехал сюда, как только концессия открылась, — рассказывал старый мастер завода. — Детишек ни много ни мало — пятеро, мне сразу дали материал на постройку дома, я вон какую домину отмахал… Прихожу как-то в контору на завод грустный, а управляющий спрашивает: «Что с тобой?» — «Да вот, — говорю, — детворы бог послал пятерку, а коровы-то нет, малы все, молока бы им надо». Вечером вызывает меня в контору: «Вот тебе деньги на корову». Я обрадовался страсть как… «Тебе ведь и сарай нужен, возьми, сколько нужно, материала на сарай, да и сена. Отработаешь!» Вот я и вкалывал. А сейчас дырки заделать в сарае прошу немного досок, не дают. Кругом тайга, а дерево, значит, «дефицитный материал».

А другой, облокотившись на стол, вздыхал:

— А кормили нас как! Хлеб на столе, ешь, сколь хошь, белый, пушистый, из муки «харбинки», масло шанхайское, сахар, и за все это даже платить не полагалось. И одежа тоже была, не то, что нынче. Я всю жизнь мытарился, жил под Рязанью, а тут думаю: «Вот куда меня счастливая звезда занесла». Да недолго длилось счастье, опять до щей пустых доехали. Народ загранишный и работать умеет и жить, не то что наша серость. Мы-то тут давнишние, а вон гляньте-ка на тех горемык, — он указал на тех, кто сидел в углу за столом, они недоверчиво смотрели на всех и жались друг к другу. — Их сюда пятьсот семей пригнали, спецпереселенцы, значить.

Потом я узнала, что этих людей расселили на так называемой Саманной площади в домах «скоростного строительства» — из саманного кирпича, но жить оказалось в них невозможно. Крыши протекали от малейшего дождя, а когда на втором этаже мыли полы, то на первом подставляли ведра. Зимой замерзали в них от холода, летом задыхались от жары. Строителей этих домов отдали под суд. Я приехала в разгар этого судебного разбирательства, которое проходило как раз вот в этом самом клубе. Оказалось, в Москве для работы на «Дальстрое» были завербованы всякие проходимцы. И бедным переселенцам пришлось расхлебывать это головотяпство. Главные организаторы этих строительных бригад собрали кругленькую сумму и исчезли, на скамье подсудимых сидела всякая мелочь. Среди жильцов этих домов не только улыбку, а часто даже слово было трудно выжать.

Но вот по комбинату разнеся слух, что в одну прекрасную ночь все мужчины собрались, оставили свои семьи и ушли в дебри, в лес, в горы, чтобы попасть на «большую землю». Для этого им надо было пересечь глухой, дикий, почти непроходимый Сихотэ-Алинский хребет. Дорог там никто, кроме диких зверей, не прокладывал. Вся связь с Тетюхэ осуществлялась морским путем, и оттуда зимой почти немыслимо было выбраться.

Семьи этих горемык также собрали, погрузили в подошедший из Магадана теплоход и увезли на «большую землю».

Через некоторое время после моего приезда прибыли студенты-практиканты из Владивостока, из Хабаровска, стало шумно и весело. На производстве я была их начальником, а вечерами они все собирались у меня во дворе, где мы на расчищенной теннисной площадке разводили огромные костры, пытаясь дымом разогнать микроскопическую мошкару — гнусь, которая темной тучей, как столб, вилась над головой каждого из нас. От нее не трудно, а просто невозможно было избавиться, она залезала в нос, глаза, уши. Старожилы утверждали, что от нее даже спутанная на ночь лошадь где-то на пастбище задохнулась насмерть. Мы же ухитрялись весело проводить время, петь, читать стихи, придумывать всякие смешные истории и расходились далеко за полночь.

Мы также устраивали экскурсии по живописным окрестностям Тетюхэ. А смотреть здесь было на что, такая красотища вокруг, что дух захватывало.

Но приближалась осень, и я чувствовала, что мне нужно как можно скорее отсюда выбираться, иначе я застряну здесь на всю зиму. Директор комбината и главный инженер категорически не хотели меня отпускать, и все рабочие тоже крепко упрашивали меня остаться. На мои доводы, что я хочу поехать, чтобы в этом году защитить диплом, и после этого вернусь, главный инженер и директор комбината заявили:

— Никуда мы вас отсюда не отпустим. Мы пригласим сюда всех тех профессоров, кому вы должны сдавать диплом, мы создадим все условия, чтобы вы могли здесь, не отрываясь от производства, защитить дипломный проект, и это мы вам обещаем.

Защитить диплом прямо здесь, на производстве, и остаться жить в этом роскошном двухсемейном коттедже было чертовски заманчиво.

Я знала что никогда, ни в каком другом месте ничего подобного я не получу, так как повсюду были довольно примитивные условия, может быть, чуть-чуть лучше, чем в Красноуральске, и даже в Риддере, а кое-где могло быть даже еще хуже. Но выбраться отсюда, и как можно скорее, я должна была, мое положение здесь становилось все более и более невыносимым, когда за мной стали ухаживать три человека сразу, преследовавшие меня по пятам, они ходили за мной как тени. Как же мне вырваться из этих тройных тисков? Мне стало ясно, что никакие мои героические самопожертвования и никакие мои благородные идеалистические порывы не помогут, мне надо как можно скорее выбираться отсюда. Кирилл в это время тоже осаждал меня письмами: «Когда же ты, наконец, приедешь?» Боже, как выбраться отсюда, ведь не пешком же по морю?

Но о моем отъезде никто и слышать не хотел.

Выручил меня, понявший всю создавшуюся вокруг меня ситуацию и относившийся ко мне по-отечески, директор комбината. Раньше он и слышать не хотел о моем отъезде, а сейчас, поняв все, задумался:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});