Жизнь адмирала Нахимова - Александр Зонин

На спинах зуавов ворвались в люнет суздальцы. Не ждав такого стремительного нападения, бригада французов отошла и оставила в русских руках знамя и триста пленных.

Веселый, разгоряченный генерал Хрулев решает, что он на Камчатке больше не нужен.

– Я, Павел Степанович, отправляюсь выручать Волынский и Селенгинский редуты. Вы уж тут справитесь без меня. Командовать батареей есть кому?

– Два мичмана живы-с. Командир люнета лейтенант Тихомиров контужен и ранен, едва унесли на Малахов. Резервов еще просите, генерал. На второй штурм пойдут французы. Вот-с, сызнова начинают бомбардирование.

Адмирал, преодолевая боль в избитом теле, кричит, потому что над люнетом снова стоят грохот, визг и гул разрывов.

Хрулев нагибается к уху Нахимова и тоже кричит:

– Послал второе донесение титулованным, черт их побери.

Он уезжает, и Нахимов подзывает к себе квартирмейстера Панкратова, чтобы выяснить, достаточно ли артиллеристов для уцелевших орудий.

С час под выстрелами матросы и солдаты пытаются восстановить укрепление, но огонь противника тотчас уничтожает их труд и вырывает самых доблестных бойцов. Потом снова появляются густые колонны неприятеля. Закипает бой, ожесточенный и неравный. Не довольствуясь этим, французы прибегают к обману. В разных концах поля сражения горнисты неприятеля играют русский сигнал к отступлению, внося сумятицу в ряды истомленных защитников. Тордат убедясь в невозможности отстоять люнет, приказав вновь заклепать орудия, Нахимов уводит горсть матросов и солдат на Малахов курган.

Мучительное отступление. Противник висит на плечах маленького отряда, скатывается на фланги, перерезает дорогу. Зуавы даже скопляются во рву перед Малаховой башней. Встречная контратака владимирцев спасает камчатцев, и, наконец, офицеры обступают окровавленного, запыленного Нахимова, наперебой выражая радость, что адмирал жив.

Павел Степанович видит общую удрученность результатами дня и находит в себе силы ободрить приунывших:

– Надеюсь, господа, что у вас, питомцев Корнилова и Истомина, злость увеличится. Я бы на месте главнокомандующего расстрелял того, кто придет в уныние. А что неприятель будет теперь бить наши корабли и город вернее, так и до сего дня не конфетками и яблочками перебрасывались.

Он отдыхает у Юрковского, в том самом каземате, где столько раз беседовал с Истоминым. Приходит Ползиков, и вместе они ожидают Хрулева. Надобно решать, что делать с рассветом – контратаковать неприятеля на Камчатке или примириться с приближением врага к Малахову кургану и, значит, с близостью общего штурма.

К вечеру муромцы и забалканцы во главе с Хрулевым, несмотря на перекрестный огонь неприятеля, снова овладевают Забалканской батареей и прогоняют французов от Киленбухты, но они не в состоянии двинуться дальше, потеряв больше половины людского состава.

Правда, Хрулев еще приказывал выдвинуться резерву – четырем батальонам эриванцев. Они прошли новый мост на бочках через Киленбухту, но бесплодно потеряли время по глупости священника Круглевского и офицеров. В такое время вздумали устроить церемонию целования креста. Солдаты в очередь прикладывались к нему до совершенной темноты, а потому их наступление с остатками отряда, засевшего в Забалканской батарее, совершилось вяло и по неверному направлению.

Проходив больше часа по незнакомой местности, батальоны, встреченные частым огнем французов, вынуждены были повернуть обратно и залечь впереди Забалканской батареи.

Хрулев прекрасно воодушевлял войска своим личным примером, но, к несчастью, не проверив исполнения своих распоряжений, возвратился на Малахов курган.

– Слышите? – обеспокоенно обращает Нахимов внимание Хрулева на ружейную пальбу. – Опять завязалось дело.

– Поздно уже, не сунутся французы! – беспечно заявляет Хрулев.

Он ошибается. Французы готовы бросить всю свою армию, чтобы сохранить успех дня. Они продолжают бомбардирование и тревожат подготовленные за Килен-балкою войска, и несомненно, что даже с пришедшим к Хрулеву Кременчугским полком ничего нельзя сделать без ввода других крупных резервов. Но об этом Горчаков и Остен-Сакен не хотят даже слышать.

У главнокомандующего один ответ:

– Я должен накоплять силы, я не могу растрачивать войска до общего штурма.

В каземате Малаховой башни начальник штаба дистанции Ползиков доложил итог.

Для контратаки есть 12 батальонов. У французов и англичан в дело введены 40 батальонов. Для отбития Киленбалочных редутов надо открыто спускаться с 1-го бастиона, переходить мост, подниматься на высоту под огнем артиллерии из уже переделанных редутов. Камчатку же занимать, не имея надежды овладеть высотами Киленбалки, бессмысленно. Она в центре полукруга неприятельских батарей, и гарнизон в ней не удержится.

Хрулев мрачно соглашается с этими выводами:

– Приходится мириться с потерею передовых укреплений.

"Точно все в угоду врагу делается нашим начальством, – думает в тоске Павел Степанович. – Все для облегчения планов сдачи города. Теперь, когда неприятель со всех сторон подошел к укреплениям города, Горчаков может уже открыто добиваться оставления Южной и Корабельной сторон".

Адмирал сдает лошадь казаку и с трудом пробирается через комнаты адъютантов в свою спальню. Он едва удерживается от желания повалиться в постель в изорванном сюртуке и запыленных сапогах. Адъютанты – уже было так однажды – способны раздеть его во сне и тогда увидят подтеки, ссадины, контузии.

Стиснув зубы, чтобы не выдать криком мучительную боль, снимает сюртук. Но рубашку перекинуть через голову невозможно. Он рвет ее на груди, сбрасывает медленными движениями плеч и осматривается перед зеркалом. Живот и грудь испещрены синими и багровыми подтеками, следами кованых французских сапог.

"А вот на спине… в спину, кажется, что-то грохнуло", – припоминает адмирал. Через плечо в теплом розовом отсвете зеркала он разглядывает огромную желто-зеленую опухоль, расползающуюся от поясницы до шеи. Не иначе как удар выпуклостью осколка бомбы. Ну, не беда. Главное, чтоб ноги носили и чтоб голова не сдавала.

В дверь стучат.

– К вам от главнокомандующего, Павел Степанович, – сонно и недовольно докладывает Ухтомский.

Торопливо, как вор, сдерживаясь от крика боли, Нахимов прячет избитое тело под свежую рубашку.

– Войдите, Ухтомский. Адъютант озирается:

– А вы еще не ложились? Записка от князя Горчакова.

– Что в ней?

– Просит вас поутру быть в штабе.

– Весьма неопределенно. Офицер привез? Ну-с, скажите: буду к девяти. И попросите вестового принести мне воды.

На пристани у Михайловской батареи свален свежий лес. Пароход "Дунай" разводит пары, а его команда крепит буксирные швартовы к громадным плотам.

Павел Степанович здоровается с начальником инженеров армии Бухмейером.

– Это Тотлебену сюрприз, ваше превосходительство?

Очень кстати. После вчерашней бомбардировки много леса нужно.

– О, эт-тот л-лес особого н-назначения, господин адмирал.

Нахимов поднимает брови.

– Эт-тот л-лес есть средства пос-строения моста. Я доказал главнокомандующему, что можно навести плавучий мост. Эт-то будет с-событие в военной истории, господин адмирал. Ни одна армия еще не строила такого длинного моста.

Павел Степанович багровеет, задыхаясь выкрикивает:

– Мост из города сюда? Для отступления! Мост через бухту? Подлое дело-с. Подлое, господин Бухмейер. Беспримерно подлое в военной истории.

Не простясь, он быстро идет в гору к дому главнокомандующего. Горчаков полулежит в кресле и делает слабое движение. "Вот видите, – говорит это движение, – я совсем болен, я страдаю, я не могу даже подняться, я могу лишь жаловаться".

– Ах, дорогой адмирал! Со времени Петра Великого под Прутом никто не находился в столь дурном положении, в каком нахожусь я… Я хотел бы видеть Меншикова здесь, а не в роскошном дворце на беспечном отдыхе. Это было бы только справедливо.

Мрачно, сосредоточенно Павел Степанович смотрит через бухту на город, который снова осыпают снаряды. И даже здесь, на безопасной Северной стороне, трясутся здания.

– У нас осталось сто тридцать пять тысяч выстрелов. Пороха хватит на десять дней, если отвечать огню неприятеля. Теперь я думаю об одном только, как оставить Севастополь, не понеся непомерного, может быть двадцатитысячного урона. Чтобы спасти корабли и артиллерию, и помышлять нельзя. Ужасно!

С тем же отсутствующим взглядом Павел Степанович закуривает трубку и отрывисто говорит:

– Я, князь, не штабной генерал и не могу обсуждать ваших планов.

– Мой дорогой, вы только проверьте расчеты Бухмейера относительно моста. Ваш опыт в этом деле… Павел Степанович жестом останавливает Горчакова.