Воспоминания товарища Обер-Прокурора Святейшего Синода князя Н.Д. Жевахова - Николай Давидович Жевахов

правило: «никто не возвращается в свою келию таким, каким из нее вышел».

Однако мои доводы были бессильны поколебать пламенную веру А.Э. фон-Пистолькорса, и он объяснил мой скептицизм только незнакомством с Распутиным. Как-то однажды А.Э. фон-Пистолькорс пригласил меня к себе на вечер. Это было в 1908, или в 1909 году. Я впервые встретился у него с Распутиным. Впечатление от вечера получилось такое, что мне хотелось заплакать… Странным показался не Распутин, который держался так, что мне было жалко его; а странным было отношение к нему окружавших, из коих одни видели в каждом, ничего не значащем, вскользь брошенном слове его — прорицание и сокровенный смысл, а другие, охваченные благоговейным трепетом, боязливо подходили к нему, прикладываясь к его руке… Как затравленный заяц озирался Распутин по сторонам, видимо, стесняясь, но в то же время боясь неосторожным словом, жестом или движением разрушить обаяние своей личности, неизвестно на чем державшееся… Были ли на этом вечере те, кто притворялся и лицемерил, не знаю… Может быть, и были… Но большинство действительно искренно было убеждено в святости Распутина, и это большинство состояло из отборных представителей самой высокой столичной знати, из людей самой чистой и высокой религиозной настроенности, виноватых только в том, что никто из них не имел никакого представления о природе истинного «старчества».

Подробности этой первой встречи с Распутиным описаны мною на страницах моих воспоминаний за предыдущие годы, и я не буду их повторять. С течением времени, Распутин приобретал все большую уверенность в себе, а в описываемый мною момент, быть может, даже сознавал себя призванным поучать и наставлять других.

Увидя меня, А.Э. фон-Пистолькорс подошел ко мне и стал горячо упрашивать меня ехать с ним, после богослужения, на Васильевский Остров, к барону Рауш-фон-Траубенберг, куда поедет и Распутин и будет «говорить»… В то время проповеди Распутина вызывали сенсацию… Он не любил говорить длинных речей, а ограничивался отрывистыми словами, всегда загадочными, и краткими изречениями, а от пространных бесед — уклонялся. Желание А.Э. фон-Пистолькорса было мне понятно; но, не имея ни малейшего представления о бароне Рауш-фон-Траубенберг, с которым я нигде не встречался и не был знаком, я только удивился приглашению А.Э. фон-Пистолькорса ехать с ним в незнакомый дом, к неизвестным мне людям.

«Но никто из нас не знаком с бароном, — живо возразил А.Э. фон-Пистолькорс, — а мы все туда едем: барон дал Григорию Ефимовичу свою столовую и позволил ехать кому угодно», — сказал А.Э. фон-Пистолькорс.

Как я ни отбивался, однако мне пришлось уступить просьбе и, через несколько минут, автомобиль примчал нас на Александровскую улицу, к дому, где жил барон Рауш-фон-Траубенберг.

Когда мы вошли в столовую, то уже застали там Распутина, сидевшего за столом в обществе неизвестных нам лиц. Там были и представители аристократии, и какие-то подозрительные типы, умильно засматривавшие ему в глаза, льстившие ему и громко восхвалявшие его… Один из них, ни к кому в частности, не обращаясь, кричал о своем исцелении «отцом Григорием» — можно было бы подумать, что он умышленно создавал Распутину рекламу, если бы последний очень резко не оборвал его. В углу комнаты, не смея подойти к столу, стояла какая-то женщина, обращавшая на себя всеобщее внимание… Ее неестественно раскрытые глаза были устремлены на Распутина; она была охвачена экстазом и, видимо, сдерживала себя, истерически вздрагивая и что-то причитая…

«Это генеральша О.Лохтина, — шепнул мне на ухо А.Э. фон-Пистолькорс, — она бросила мужа и детей и пошла за Григорием Ефимовичем, убежденная в том, что Распутин — воплощенный Христос».

«Куда я попал! — подумал я. — Сумасшедший дом, сумасшедшие люди»…

Распутин угрюмо сидел за столом и громко щелкал орехи.

Увидя А.Э. фон-Пистолькорса и меня, он оживился и, бесцеремонно прогнав от себя каких-то молодых людей, посадил А.Э. фон-Пистолькорса по одну сторону, а меня — по другую и начал «говорить».

Мне трудно передать его образную речь, и я вынужден, к сожалению, изложить ее литературным языком, вследствие чего речь потеряет свой характерный колорит.

«Для чего это-ть вы пришли сюда? — начал Распутин. — На меня посмотреть или поучиться, как жить в миру, чтобы спасти свои души?..»

«Святой, святой!» — взвизгнула в этот момент стоявшая в углу генеральша О.Лохтина.

«Помалкивай, дура, — оборвал ее Распутин.

«Чтобы спасти свои души, надо-ть вести богоугодную жизнь», — говорят нам с амвонов церковных священники да архиереи… Это справедливо… Но как же это сделать?.. «Бери Четьи-Минеи, жития святых, читай себе, вот и будешь знать как», — отвечают. Вот я и взял Четьи-Минеи и жития святых и начал их разбирать и увидел, что разные святые только спасались, но все они покидали мир и спасение свое соделывали то в монастырях, то в пустынях… А потом я увидел, что Четьи-Минеи описывают жизнь подвижников с той поры, когда уже они поделались святыми… Я себе и подумал — здесь, верно, что-то не ладно… Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники, сделавшись святыми, а то, как они достигли святости… Тогда и меня чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и злодеи, а про то, глянь, опередили собою и праведников… Как же они опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг вспомнили о Боге, да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи… А то, как жили святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно подражать жизни святых.

Увидел я в Четьи-Минеи и еще, чего не взял себе в толк. Что ни подвижник, то монах… Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они хотят спасти души, нужно и им помочь и руку протянуть»…

«Протяни, помоги! — не выдержала генеральша О.Лохтина. — Ты, Ты все можешь, все знаешь, Христос, Христос!» — кричала несчастная и забилась в истерике, протягивая руки к Распутину…

«Замолчи, дура! — строго прикрикнул Распутин. — Я тебя…»

«Не буду, не буду», — взмолилась О.Лохтина.

«Прогоню тебя, дуру: скажу не пущать, этакая», — сердито оборвал ее Распутин.

«Ну, а ты чего таращишь на меня глаза?» — повернулся Распутин к одному из своих поклонников, с необычайным умилением глядевшего на него и пожиравшего Распутина глазами, жадно ловя каждое его слово.

Тот смутился, а Распутин продолжал:

«Значит, нужно придти на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот, примерно, министр Царский, али генерал, али княгиня какая, захотели бы подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее… Что-же, разве им тоже бежать в пустыню или монастырь?! А