Источник - Айн

— О, Эллсворт!

— Прошу прощения.

— Но мысль верна. Подобным образом мы поступили с «Легендой о святой деве», это было лет десять назад, когда она вышла на экраны. Одних актеров там было занято девяносто семь.

— Да. Однако до того момента надо все же подогревать интерес

публики. Найми хорошего агента по связям с прессой и проинструктируй его. Я подберу тебе хорошую кандидатуру. Устрой так, чтобы каждую неделю-другую в газетах что-нибудь да появлялось об этом загадочном стоддардовском храме. Пусть гадают. Пусть ждут. Пусть будут наготове в назначенный час.

— Верно.

— Но Рорк ни в коем случае не должен знать, что его рекомендовал я. Никому ни слова, что я имею к этому какое-то касательство. Ни единой душе. Поклянись.

— Но зачем?

— У меня слишком много друзей-архитекторов, а это такой большой заказ, что мне не хотелось бы задеть чьи-либо чувства.

— Ах вот что! Конечно.

— Поклянись, Хоптон.

— О, Эллсворт!

— Поклянись спасением души.

— Клянусь… этим самым.

— Хорошо. Тебе не приходилось иметь дела с архитекторами, а Рорк к тому же весьма своеобразен, и дело нельзя испортить каким-нибудь ляпом. Так что я научу тебя, что ему сказать.

На следующий день Тухи вошел в кабинет Доминик. Он встал у ее стола, улыбнулся и сказал неулыбчивым тоном:

— Ты помнишь Хоптона Стоддарда, помнишь, что он уже шесть лет толкует о храме веры?

— Смутно.

— Он намерен построить его.

— Неужели?

— Он собирается поручить это Говарду Рорку.

— Не может быть!

— Именно так.

— Просто невероятно… Чтобы Хоптон Стоддард!..

— Он, он.

— Ну что же. Я займусь им.

— Нет. Не вмешивайся. Я рекомендовал ему нанять Рорка. Она сидела, ничего не говоря, пока его слова не дошли до нее.

Веселость сошла с ее лица. Он добавил:

— Мне хотелось, чтобы ты знала, что это сделал я, чтобы у нас не возникло тактических неувязок. Больше никто об этом не знает и не должен знать. Надеюсь, ты будешь помнить об этом.

Она спросила, поджав губы:

— Зачем тебе это?

Он улыбнулся и сказал:

— Я хочу сделать его знаменитым.

Рорк сидел в кабинете Хоптона Стоддарда и слушал его, не веря своим ушам. Хоптон Стоддард говорил медленно и серьезно. Его слова звучали внушительно и искренне, но причина была в том, что он почти дословно вызубрил свою речь. Он просительно смотрел на Рорка глазами младенца. Впервые Рорк почти забыл об архитектуре и на первое место поставил человеческие отношения. Ему хотелось встать и уйти — этот человек не нравился ему до отвращения. Но его удерживали слова, они никак не гармонировали ни с выражением лица, ни с голосом.

— Как видите, мистер Рорк, хотя это и культовое сооружение, оно должно быть чем-то большим. Обратите внимание, мы называем его храмом человеческой души или даже лучше — храмом человеческого духа. Мы хотели бы воплотить в камне, как другие воплощают в музыке, не какую-то узкую религиозную веру, но сущность всякой религии. А в чем сущность религии? В великом устремлении человеческого духа к самому высокому, самому благородному, самому совершенному. Человеческого духа как творца и покорителя идеала. Великой животворящей силы вселенной. В этом ваша задача, мистер Рорк.

Рорк беспомощно тер глаза тыльной стороной ладони. Нет, это невозможно. Этот человек не мог этого хотеть, только не он. Слышать такое от него было ужасно.

— Мистер Стоддард, боюсь, вы ошибаетесь, — сказал он медленно и устало, — не думаю, что я тот человек, который вам нужен. Полагаю, я не должен принимать ваше предложение. Это было бы неверно. Я не верю в Бога.

С изумлением он увидел, что на лице Хоптона Стоддарда появилось выражение триумфа и удовлетворения. Он сиял от того, что мог по достоинству оценить мудрость и силу ясновидения Эллсворта Тухи, который всегда оказывался прав. Он выпрямился и заговорил с большей уверенностью, твердо, так, что в его голосе зазвучал старший в обращении к младшему. Снисходительно, тихо и умудренно он сказал:

— Это не имеет значения. Вы человек глубоко верующий,

мистер Рорк, но по-своему. Это можно видеть по вашим сооружениям.

Он с удивлением обнаружил, что Рорк молча, неподвижно уставился на него.

— Это действительно так, — наконец вымолвил Рорк едва слышным шепотом.

И то, что этот человек увидел в его работах главное и понял их до того, как он сам осознал их суть, и то, как он сказал об этом: терпеливо и уверенно, с видом несомненного понимания — все это развеяло сомнения Рорка. Он сказал себе, что не понимает людей, что впечатления могут быть обманчивы, к тому же Хоптон Стоддард вскоре будет далеко, на другом континенте, что такой шанс выпадает архитектору только раз в жизни, что все теряет значение, когда человеческий голос, пусть даже голос Хоптона Стоддарда, произносит такие слова:

— Я склонен называть это Богом. Вы можете предпочесть другое имя. Но в этом сооружении должен воплотиться ваш дух. Ваш дух, мистер Рорк, таково мое желание. Свершите это во всю силу вашего таланта, и ваша цель будет достигнута, как и моя. И пусть вас не гнетет та идея, которую я хочу воплотить в этом здании. Пусть вами руководит ваш свободный дух, диктуя вам форму здания, и вольно или невольно вы воплотите мою идею.

И Рорк согласился построить стоддардовский храм человеческого духа.

XI

В декабре с большой помпой было открыто здание «Космо-Злот-ник». Было все: знаменитости, гирлянды цветов, репортеры с кинокамерами, подсветка и три часа неотличимых одна от другой речей.

Я должен быть счастлив, говорил себе Питер Китинг, — и не был. Он видел из окна плотную массу лиц, заполнивших Бродвей от края до края. Ему хотелось уговорить себя радоваться. Он не испытывал ничего. Ему пришлось признать, что ему скучно. Но он улыбался, пожимал руки и позировал перед камерами. «Космо-Злотник» тяжелой массой вздыбился над улицей, словно белокаменная усыпальница.

После торжественного открытия Эллсворт Тухи провел Китинга в уютно декорированную под белую орхидею кабинку тихого дорогого ресторана. Открытие здания отмечалось широко и разнообразно, но Китинг ухватился за предложение Тухи и отклонил все другие приглашения. Тухи смотрел, как он жадно схватил свой бокал, едва плюхнувшись на сиденье.

— Все прошло как нельзя лучше, — сказал Тухи. — Это, Питер, вершина того, что ты можешь ожидать от жизни. — Он скромно поднял свой бокал: — Выпьем за надежду, что впереди у тебя еще много таких триумфов. Как сегодняшний.

— Спасибо, — сказал Китинг и снова торопливо схватил, не глядя, свой бокал, поднял его к губам, но обнаружил, что он уже пуст.

— Разве ты не гордишься своим успехом, Питер?

— Конечно, горжусь.

— Это хорошо. Таким ты мне нравишься. Сегодня ты выглядел очень эффектно. Ты будешь отлично смотреться в кинохронике.

Искра интереса проскочила во взгляде Китинга:

— Надеюсь, так и будет.

— Очень жаль, что ты не женат, Питер. Присутствие жены было бы сегодня очень кстати. Публике это нравится. Кинозрителям тоже.

— Кэти неважно смотрится при съемке.

— Ах да, ты обручен с Кэти. Как я мог упустить это, ума не приложу. Вечно забываю. Ты прав, она плохо смотрится на фотографиях. И как ни пробую, не могу себе представить, чтобы Кэти подошла на роль хозяйки подобного торжества. Можно сказать немало добрых слов о Кэти, но эпитетов «изысканная», «блестящая» среди них не отыщешь. Извини меня, Питер. /7 далеко унесся в мыслях. Будучи так сильно связан с искусством, я склонен смотреть на вещи с чисто эстетической точки зрения. И когда я смотрел на тебя сегодня, то невольно представлял себе женщину, которая составила бы с тобой идеальную пару.

— И кто же это?

— О, не обращай на меня внимания. Всего лишь эстетическая фантазия. Жизнь не бывает настолько идеальной. И без того у тебя немало такого, чему можно позавидовать. Нельзя же добавлять к списку еще и это.

— А все же кто?

— Оставь, Питер. Ее ты не получишь. Никто ее не получит. Ты хорош, но не настолько.

— Кто?

— Доминик Франкон, конечно.

Китинг выпрямился на сиденье, и Тухи увидел в его глазах настороженность, возмущение, явную враждебность. Тухи спокойно выдержал его взгляд. Первым сдался Китинг, он снова обмяк и сказал просительно:

— О Господи, Эллсворт, оставь. Я ее не люблю.

— А я и не считал, что ты в нее влюблен. Но я постоянно упускаю из виду то чрезмерное значение, которое средний человек обычно придает любви, половой любви.

— Я не средний человек, — устало сказал Китинг. Он протестовал машинально, без горячности.

— Взбодрись, Питер. Ты так сутулишься, что не тянешь на героя торжества.

Китинг выпрямился — резко, тревожно и сердито. Он сказал:

— Я всегда догадывался, что ты хочешь, чтобы я женился на Доминик. Почему? Зачем это тебе надо?