Сексус - Генри Миллер

Больше всего в этих ее наблюдениях и выводах меня удивило то, что в спорах с Моной она касалась и этой темы. Ведь ни одного намека не доносилось до моих ушей. А я бы все отдал, чтобы спрятаться за ширмой при их разговоре наедине.

– Хотите знать правду? – спросил я. – Предпочитаю, чтобы она оказалась еврейкой, а не кем-нибудь еще. Разумеется, я никогда ее обо всем этом не расспрашивал. Очевидно, для нее это больной вопрос. Но увидите, она когда-нибудь сама все расскажет.

– Вот чертов романтик, – сказала Ребекка. – Вы неизлечимы. А чем отличается еврейская девушка от язычницы? Я живу в обоих этих мирах и ни там ни тут не нахожу ничего особенно странного или особенно замечательного.

– Естественно. Вы себе верны, к среде не приспосабливаетесь. Натура честная и открытая. Можете ужиться с любой группой, расой, классом. Но большинство людей совсем не такие. Большинство очень чувствуют расу, цвет кожи, религию, национальность и все такое прочее. А для меня, когда я ближе присматриваюсь к людям, все они кажутся загадочными. Мне куда виднее их отличия, чем родство. И то, что отличает людей друг от друга, ценю не меньше того, что в них общего. По мне, очень глупо прикидываться, что мы все одинаковы. Только великие, воистину своеобразные личности похожи друг на друга. Братство начинается на вершинах, а не внизу. Чем ближе к Богу, тем больше мы походим один на другого. А на дне – словно куча мусора… То есть с расстояния все это кажется кучей мусора, но когда ты приблизишься, вглядишься, то увидишь, что эта так называемая куча состоит из миллиона миллионов частичек, и все же, как бы ни отличалась одна эта миллионная частица от другой, настоящие различия проявляются лишь при взгляде на то, что мусором не является. Даже если элементы, составляющие Вселенную, и можно определить как единую жизненную субстанцию… как бы это выразиться поточней, не знаю… вот так, может быть: в жизни всегда все дифференцируется, везде устанавливается своя шкала ценностей, своя иерархия. В каждой области своя пирамидальная структура. Если вы находитесь внизу, вас угнетает однообразие, а когда вы на вершине или приблизились к ней, вы начинаете понимать различие между вещами. И если для вас что-то – а особенно кто-то – остается неясным, вас это притягивает со страшной силой. Конечно, это может оказаться охотой ни за чем, пустышкой, обнаружится, что там ничего нет, кроме большого вопросительного знака, и все равно…

Здесь я бы мог и остановиться, но счел необходимым добавить еще.

– А бывает совсем наоборот, – продолжал я. – Как с моей экс-супругой, например. Я терпеть не мог ее пуританскую благопристойность. Но конечно, иногда мне приходило в голову, что у нее есть и оборотная сторона. Психоаналитики утверждают: за сверхскромностью может скрываться самая настоящая разнузданность. Утверждать хорошо, а вот стать свидетелем, увидеть, как одно переходит в другое, – на это у вас шансов мало. А вчера это случилось на моих глазах. Можно сколько угодно думать, что знаешь тайные мысли той или иной личности, знаешь о ее подсознательных влечениях, и все-таки когда такое преображение, когда все эти мысли и влечения трансформируются прямо у тебя на глазах, тут уж засомневаешься: а знал ли ты на самом деле человека, с кем прожита вся твоя жизнь? Одно дело говорить о своем приятеле: «У него наклонности убийцы», но совсем другое – увидеть, как он подступает к тебе с ножом. Каким бы умником вы себя ни считали, к такому повороту событий вы никак не готовы. В лучшем случае могли бы приписать ему убийство кого-нибудь другого, но только не вас… Нет-нет, как можно!

Ну а в теперешнем моем положении я готов все что хочешь ожидать от человека, которого подозреваешь меньше всего. Не то чтобы это меня слишком тревожило, нет, я просто не удивлюсь. Удивлюсь лишь тому, что вы по-прежнему готовы удивляться! Вот так вот. Немного по-иезуитски, а?

Вы тут вспомнили слово «раввин». А вы когда-нибудь предполагали, что из меня может получиться отличный раввин? А почему бы и нет? Почему я не могу стать раввином? Или папой, или китайским мандарином, или далай-ламой? Если ты можешь быть червем, то можешь стать и Богом.

Так мы разговаривали, пока не пришел Артур Реймонд. Я посидел еще немного с ними, чтобы у него не возникло никаких подозрений, и потом отправился восвояси. Мона появилась ближе к утру: возбужденная, сна ни в одном глазу, сияющая, красивая, как никогда. Мои объяснения насчет прошлой ночи она пропустила мимо ушей: она была слишком возбуждена, слишком увлечена собой. Столько событий произошло за это время – она даже не знала, с чего начать. Прежде всего, ей обещали, что она будет дублершей исполнительницы главной роли в ближайшей постановке. Так ей сказал режиссер, больше никто об этом еще не знает. Он влюблен в нее, режиссер этот. В конверт с жалованьем он уже несколько недель кладет любовные записки. И ведущий актер тоже в нее влюблен, просто с ума по ней сходит. Это с ним она все время репетирует: он учит ее правильно двигаться, дышать, стоять, ходить, пользоваться голосом.

Это было великолепно! Она стала новым человеком, человеком неведомых еще возможностей. Она поверила в себя и поверила безгранично. Скоро весь мир будет у ее ног. Сначала она покорит Нью-Йорк, потом начнется турне по всей стране, а там, может быть, и заграничные гастроли… Кто может точно предсказать, что будет? И все-таки она немного пугается всего предстоящего. Ей надо, чтобы я помог ей: послушал бы, как она читает новую роль. И потом, она не знает еще очень многого, а ей так не хочется обнаруживать перед обожателями свое невежество. И, наверное, придется заглянуть к этому ископаемому из «Ритц-Карлтона», пусть обеспечит ее новым гардеробом. Ей необходимы шляпки, блузки, перчатки, платья, чулки… ужас сколько вещей! Да и волосы надо причесать по-новому. Она потащила меня в холл, чтобы продемонстрировать свою новую походку, осанку, которую теперь вырабатывает. А я не заметил, как изменился ее голос? Ну ладно, скоро замечу. Она изменится полностью, и я буду ее любить еще больше. Она станет для меня сотней разных женщин!..

Вдруг Мона вспомнила об одном давнем поклоннике, о котором она совсем забыла – о клерке из отеля «Империал». Да, надо ему позвонить утром, и тогда я смогу ее встретить за обедом в новом одеянии. Ты что, ревнуешь, что ли? Напрасно. Правда, этот парень молод, но очень глуп, совсем дурачок, зануда к тому же. Он и деньги-то экономит только затем, чтобы ей давать. А иначе он не знает, как с ними управиться – ума не хватает. А за это подержать ее руку украдкой – и хватит с него, он счастлив. Ну, иногда она его и в щеку может чмокнуть – за какую-нибудь особенную услугу.

Так она и гнала без передышки. О фасоне перчаток, который предпочитает, о том, как ставить голос, о походке индусских женщин, об упражнениях йоги, о способах тренировки памяти, о духах, которые соответствуют ее стилю, о том, как верят люди театра в приметы, об их расточительности, интригах, романах, заносчивости, тщеславии. О том, что ощущаешь, когда репетируешь в пустом зале, о всяких шуточках и розыгрышах, происходящих за кулисами, о рабочих сцены, об особом аромате артистических уборных. И о ревности! Там каждый ревнует к каждому. Суета, волнения, ссоры, нервные срывы и – благородство. Мир, в котором десятки других миров. Там можно спиться, стать наркоманом и даже начать видеть чертей.

А обсуждения! По любому пустяку вспыхивает яростная перепалка, переходящая часто в скандал, порой с мордобоем. Иногда кажется, что в них точно бес вселился, особенно в женщин. Среди них только одна есть тихая, но она еще совсем молоденькая, неопытная. А остальные сущие менады, фурии, гарпии. Матерятся, как в казарме. Девицы из дансинга просто ангелочки по сравнению с ними.

Долгая пауза.

Потом ни с того ни с сего она спрашивает, когда слушается дело о разводе.

– На этой неделе, – говорю я, немного ошарашенный такой резкой переменой темы.

– И мы сразу же поженимся? – спрашивает она.

– Ну конечно, – отвечаю и попадаю впросак. Ей не нравится это мое «ну конечно».

– Можешь и не жениться на мне, если тебе не хочется, – говорит она.

– Но мне хочется, – говорю я. – И мы тогда уедем отсюда… найдем себе свой дом.

– Ты правда так думаешь? – вскрикивает она. – Как я рада! Я ждала, чтобы ты это сказал. Я хочу начать с тобой совсем новую жизнь. Уедем от всех этих людей! И ты бросишь свою дурацкую работу. Я найду место, где ты сможешь писать. Тебе больше не надо будет искать деньги. У меня будет куча денег, и ты будешь иметь все, что захочешь. Я притащу все книги, которые тебе нужно будет читать… А может, ты напишешь пьесу, и я в ней сыграю главную роль! Вот было бы чудесно, правда?

Хотел бы я знать, что сказала бы Ребекка, услышь она эту речь? Увидела бы она только актерку или же почувствовала бы рождение нового существа, пытающегося выразить себя? Возможно, не таинственность пустоты была в Моне, а таинственность прорастания? Что и говорить, контуры ее личности были расплывчаты, но это еще не повод для того, чтобы упрекать ее в фальши. Да, порой она прикидывалась, она была хамелеоном, но не внешне, а внутренне. Насчет внешности спорить было нечего – все было ясно с первого взгляда. А вот облик внутренний был словно столбик дыма: чуть дунешь – и он качнется в сторону, изменит очертания. Она была чувствительна, реагировала на каждое воздействие, но не воля других действовала на нее, а их желания. А ее театральность, наигрыш не были средством оттолкнуть или притянуть кого-то к себе, это был ее способ восприятия действительности. В то, что она придумывала, она и верила. То, во что она верила, становилось реальностью, то, что было реальным, то она и играла в соответствии со своим замыслом. Для нее не было ничего нереального, кроме того, чего она никогда не придумывала. Но то, над чем она задумывалась, немедленно претворялось в действительность, становилось реальным, какими бы чудовищными, фантастическими, невероятными ни были бы эти вещи. Ее границы никогда не бывали закрытыми. Было бы ошибкой считать ее человеком могучей воли. Воля у нее была, но не та, что бросает человека в новой или сложной ситуации головой вперед или заставляет его совершить отчаянный прыжок. Здесь речь идет скорее о постоянной настороженности, о постоянной готовности поступать согласно своим представлениям. Она действительно могла меняться с ошеломляющей скоростью, она менялась у вас на глазах с непостижимой легкостью водевильной звезды, поминутно появляющейся на сцене в новых обличьях.