Темные тропы - Андрей Васильевич Саломатов

– естественный отбор?

– Знаю, – только и успел сказать Антон.

Ломов выстрелил ему прямо в лоб, убрал пистолет и лишь после этого ответил:

– Знать мало, надо еще понимать, что это означает. Прощай, щенок.

Глава 16

Обратная дорога до Москвы для Ломова была долгой и изнурительной. Он не торопился, ехал аккуратно, стараясь не нарушать правил, дабы в конце операции по глупости не налететь на какую-нибудь неприятность. Мокроусов с Синеевым почти все время спали и за всю дорогу только один раз выбирались из машины. Между Петербургом и Вышним Волочком Мокроусов попросил остановиться, накупил в резном деревянном теремке пива с солеными закусками, но до самой Москвы ни к чему не притронулся, потому что снова уснул. Ломов же боролся с сонливостью с помощью радио, только не музыкой, от которой у него скоро начинали слипаться глаза, а новостями и прочей говорильней. Пару раз, проснувшись, Синеев предлагал сменить его за рулем, но Ломов категорически отказался. Подмяв под себя помощников, он психологически уже не мог доверить кому-то из них, пожалуй, самую ответственную часть операции – доставить чемоданчик с деньгами и бриллиантами, да и их самих, в Москву. Сейчас он мог положиться только на самого себя, опасался глупой случайности, а потому твердо решил лично довести дело до конца.

Ломов еще из Петербурга позвонил заказчику и сообщил, что все в порядке, они возвращаются и утром будут в столице. Федор Иванович сдержанно похвалил их, назначил место и время встречи, но попросил Ломова, чтобы тот приехал один.

В Москву они въехали с первыми лучами солнца. До назначенного времени оставалось около четырех часов, и все же Ломов не стал развозить своих сподручных. Он высадил их у Белорусского вокзала, пообещал сегодня же связаться с ними, и Мокроусов с Синеевым разъехались по домам, довольные уже тем, что наконец представилась возможность отоспаться в собственной постели. Сам же Ломов загнал машину в указанный Федором Ивановичем дворик за Домом кино, заглушил двигатель и немного поспал.

Федор Иванович появился во дворе ровно в девять, оставив машину в прилегающем переулке. В руке у него был синий чемоданчик с тисненым вензелем – точная копия того, в котором находились бриллианты и деньги. Он разбудил Ломова негромким постукиванием по стеклу, широко улыбнулся ему, а затем забрался в салон.

– Ну что, Женя, намаялся? – по-отечески спросил он.

– Здравствуйте, Федор Иванович. Всю ночь за рулем, – объяснил Ломов, разглядывая заказчика. Этот маленький бесцветный человечек в сером столь же невыразительном костюмчике производил впечатление пенсионера или мелкого служащего и нисколько не походил на того влиятельного и жестокого пахана, каковым Ломов начал считать его только во время операции. Лишь постепенно Ломов сообразил, что возможности Федора Ивановича столь велики, что определить их, будучи обыкновенным исполнителем, было нельзя, как нельзя, стоя на вокзальном перроне, охватить взглядом целый город. А Федор Иванович как будто нарочно демонстрировал ему свою простоту, смотрел на него широко раскрытыми голубыми глазами и лукаво улыбался.

«И на кой тебе столько денег? – прикрывая ладонью зевок, подумал Ломов. – Тебе уже о месте на кладбище пора подумать, а ты все бабки под себя подгребаешь».

– А что же тебя не сменили твои пассажиры? – Последнее слово было сказано с подчеркнутым пренебрежением, и Ломов понял, что либо с самого начала Федор Иванович рассчитывал в основном на него, либо каждому из участников операции он показывал свое расположение по отдельности.

– А-а, – махнул рукой Ломов. – Не люблю, когда меня кто-то возит на работе. Привычка.

– Хорошая привычка, полезная, – похвалил Федор Иванович. Он бросил на заднее сиденье свой чемоданчик, затем перетащил на колени точно такой же, не до конца раскрыл его и заглянул внутрь.

– Кстати, там тысяч шестьдесят-семьдесят не хватает, – сказал Ломов. – Может, прикуривали от бумажек, придурки.

– Ничего, Женя, – ощупывая содержимое целлофановых пакетиков, проговорил Федор Иванович. – Главное, что бриллианты на месте. Люблю, знаешь, разноцветные камешки. О месте на кладбище я уже позаботился, теперь вот самоцветами увлекся.

При упоминании о кладбище Ломов вздрогнул и подивился интересному совпадению.

– Там все, я посчитал, – сказал он.

– Нашел я нашего лучшего друга, Калистратова, на Петровке сидит, – захлопнув наконец чемоданчик, сказал Федор Иванович. – Все-таки человек глупое существо, ничему не учится. Обменный пункт пытался взять, сопляк. Он уже что-то им рассказал про «Золотой рассвет». Надо поторопиться, Женя, а то наговорит с три короба, потом три года расхлебывай. Ты как, сможешь сегодня поработать?

– Смогу, – не задумываясь, ответил Ломов. – Я уже выспался.

– А потом как следует отдохнешь. – Федор Иванович похлопал Ломова по плечу и добавил: – Съездишь к морю, на пляже поваляешься, походишь по ресторанам. Вернешься, поговорим о следующем задании. Нравишься ты мне, Женя. А помощники твои, надежные ребята?

– Ну, так… – уклончиво проговорил Ломов.

– Я так и подумал, – сказал Федор Иванович и вдруг вкрадчиво, как бы между прочим, спросил: – Вы, случайно, не подружились?

– Нет, – ответил Ломов. – Компанией хорошо дерьмо жрать, меньше достанется, а в моем деле…

– Да ты философ, – заливисто рассмеялся Федор Иванович и кивнул назад: – В чемоданчике то, что тебе сегодня понадобится. Там уже все готово, еще вчера вечером постарались. На всякий случай ничего не записывай, Женя. Закончишь, поезжай домой, отдыхай. А завтра – как договорились.

Федор Иванович объяснил Ломову, в каком месте и как он должен действовать, пообещал сообщить точное время по телефону и начал прощаться:

– Только не лезь на рожон, Женя. Нам с тобой еще работать и работать.

– Можете не сомневаться, сделаю, как надо, – ответил Ломов.

Когда Федор Иванович пересек двор и повернул за угол дома, он забрал с заднего сиденья синий чемоданчик и раскрыл его. Там лежал только один предмет – небрежно сработанная, перетянутая изоляционной лентой, черная коробочка с красной кнопкой посредине. Эта заключительная часть задания являлась самой немудреной, и предостережение заказчика показалось Ломову немного фальшивым и неуместным. В его работе подобное показное участие