Орда встречного ветра - Дамазио Ален

Что «шлюз на Вой-Вратах в его феодальном распоряжении», что «запрос на разрешение пройти через него к верховью должен быть составлен Трассером в должной форме», что «он будет рассмотрен в установленные законодательством сроки», ну и тому подобное. И заладил свое…

Короче говоря, мне по ходу надоело! Говорят, я на стол залез и отлил прямо на его экзарховскую бабищу. Не знаю, все может быть, я в невсебятине был, я ничего не помню. Потом, говорят, заорал, что Орда ни в каких разрешениях для контра не нуждается. Что никто нам никогда дорогу не преграждал. В общем, им не понравилось. Они отреагировали плохо, оскорбились, надо понимать. И тут по мордам пошло, как мне потом говорили, — Эрг, Фирост и Леарх пятерых дворянчиков бронзовыми подсвечниками припечатали. Но лично я ничего не помню. Наконец какой-то граф примчался, предложил вызов, «чтобы разрешить разногласие». Три испытания. А мне дважды думать не надо. Я и сказал: заметано.

— Этот поединок, как вы понимаете, представляется критически важным для Орды Встречного ветра. Если их

361

трубадуру не удастся выйти победителем, то они не получат доступ к шлюзу Вой-Врат. В таком случае у них не будет иного выбора, кроме как пойти в обход по опаснейшему пути через Малахитовый массив или же просить о помиловании, без каких-либо гарантий, что прошение будет одобрено, без указания сроков, и что его Высочество Экзарх…

— Не будет никакого прошения о помиловании!!!

∂ Голос Голгота проревел резко и вопреки всем правилам этикета грубо прервал церемониймейстера. Зал обернулся. Дворянчики удивленно и негодующе закудахтали. Голгот встал. Я был от него в восторге в такие минуты. Он вызывающе смерил взглядом Экзарха, заседающего в ложе двумя рядами выше со своей свитой:

— Не будет никакого прошения о помиловании. Мы вашего болвана в порошок сотрем!

— Не забегайте вперед, друг мой, — отчеканил экзарховский глашатай, так как сам повелитель никогда не говорил. Ну или же исключительно в таких случаях, когда слова его должны были восприниматься непосредственно как приказы. То есть, чтобы, например, огласить приговор, обнародовать указ или изгнать раклера. Эта каналья экзарх даже бровью не повел под налетом Голгота, надменно проигнорировал его и дал знак продолжать церемонию. Я был горд за Голгота, горд, что он им всем показал, что мы под их дудку плясать не будем перед всей гнилой дворянской братией, которая только и знает, что пировать да зубоскалиться на своих башнях, пока раклеры с себя шкуру до подкорья костей сдирают, чтоб их каждый день восходящими воздушными подушками обеспечивать! Даже думать тошно!

360

π Во вмешательстве Голгота не было необходимости. Теперь это только усилит решительность Экзарха, в случае если Караколь проиграет. Голгот нанес удар по чувству гордости повелителя, тогда как мы могли надеяться на его снисходительность после вчерашнего подвига. Популярность Голгота среди раклеров можно было использовать в политических целях. Открыть проход к Вой-Вратам, несмотря на поражение, можно даже было счесть за признак благородства. Но одной фразой, одной своей надменностью, Голгот всех нас приговорил на месте — к испытанию. Он возложил на Караколя чрезмерную ответственность. Сов побелел от страха на своем троне. К счастью, его роль тут была невелика. Все мои источники были определенно согласны на этот счет: состязания чаще всего техничны, одного таланта здесь будет мало. Нужен опыт сложения лесс, навыки в липограммах, моновокализмах, в ограничительно-принудительной прозе. Караколь — прекрасный оратор, сказитель, которому нет равных. Он восхитительно играет словами. Но любые требования ему претят. Сомневаюсь, что он будет блистать в языковых экзерсисах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

x Как по мне, то реакция девочек на вчерашний подвиг Голгота была не на высоте. Альма, которая, между прочим, проследовала со мной весь его подъем от дельты до шлюза Вой-Врат, по итогу ограничилась следующим замечанием, не выражавшим никакого восторга: «Ну и? Да, справился. Голгот как-никак. Так что теперь, от радости прыгать? Мы в этой ситуации вообще-то но его милости оказались. Пускай теперь расхлебывает…»

Мы наблюдали за Голготом с шара и проследовали над ним всю трассу в четыре километра, так что я могла в полной мере оценить качество его контра и правильность решений на сложнейшей местности. Экзарх приказал открыть Вой-

359

Вратский шлюз на целый час, и ветер хлынул в русло реки с разрушительной силой. Сложность испытания заключалась не столько в линейной скорости потока, сколько в турбулентностях кильватера в зоне, загроможденной хижинами, башнями и рефлекторами. К тому же сказывалось наличие различного твердого мусора и кучи песка, несущихся с потоком, что увеличивало риск телесных повреждений. Голгот выбрал в качестве доспеха нагрудник, набедренники и наколенники с защитой для голеней, а также деревянный интегральный шлем, который я для него спроектировала. Доспехи утяжеляли, но не отнимали у него ловкости. Он сделал только одну грубую ошибку, на выходе из укрытия. Трассер стоял за рефлектором и решил выйти с задержкой на восходящий залп. Откровенно говоря, это было прекрасно видно даже с высоты моего шара по воронке пыли, которая завертелась за рефлектором. Но Голгот проигнорировал одно из простейших правил — посмотреть на трен в низовье перед тем, как входить в контр, и полной грудью принял блаастовый шквал. Он потерял равновесие, рефлекторно ухватился правой рукой за стальное панно и повис на препятствии, как маятник. Еле обошлось.

Сов сегодня был сам не свой, бедняга. Меня совершенно не радовало это состязание в риторике, да еще и с этим стилитом, от которого шла крайне эгоцентричная и жадная круговая воронка.

— Не будем более томить вас ожиданием и приступим к жеребьевке первого испытания!

) Я старался как можно глубже и ровнее дышать. Сейчас я был бы рад оказаться где угодно, лишь бы не здесь, перед двухтысячным залом, вести игры с будущим Орды, которая смотрит на меня во все глаза и полагается на меня. Я попытался сосредоточиться и заговорил с

358

Караколем. Его уверенность меня немного успокоила, потекла по моим венам. Церемониймейстер объяснил, что медный диск, на котором мы расположились, размечен на тридцать два деления, внутри каждого из них написано название испытания. Рассеянный, в тревоге, я и правда не заметил выгравированные серебром слова: фатразия, рондель, триграмма, анаграмма, тавтограмма, оксюморон… Мне было знакомо значение этих терминов, но я с трудом представлял себе суть состязания. С вершины купола начала спускаться длинная лопасть ветряка, она скользила вдоль оси, придававшей вращение диску, и крутилась вокруг по нарезке.

— Выпадет палиндром… — прошептал мне Караколь. — Подготовь парочку бустрофедонов… анациклов…

— Хорошо…

Я даже не стал пытаться понять, откуда он знает, какое будет испытание, я просто послушался и стал строчить на табличке приходившие на ум слова, которые читались в обоих направлениях: тут, ага, оно, доход, ротор… Если и правда выпадет палиндром, то мне скорее повезло, потому что я неплохо знал принцип и даже получил кое-какие представления о стратегии, пока изучал предыдущие состязания.