Стужа - Рой Якобсен

Ярл покосился на вошедших, сделал Обану знак удалиться, опять-таки жестом велел и Гесту выйти вон и прислать сюда Гримкеля: пусть послание переведет надежный человек.

— Кто не пишет, не будет и читать, — шепотом сказал он Гесту, с каким-то непонятным упрямством.

Гест вышел на улицу, где воины меж тем расположились в траве отдохнуть. Хавард развязал мешок, достал еду, пригласил Геста сесть и стал рассказывать, что два года провел в Норвегии, в Хове. С неизъяснимым трепетом Гест слушал рассказ друга о жизни в усадьбе на берегу Мера: старый Ингольв постарел еще больше, но правил своею отчиной с прежней хёвдингской суровостью, к великой досаде Сэмунда, и оба они были ярыми сторонниками конунга Олава.

Упомянул Хавард и о сыне Асы, мальчонке сравнялось семь лет, и Ингольв называл его теперь не маленьким трэлем, а маленьким конюшим, возможно, он и станет наследником, коли его не обставят двое сыновей Раннвейг, с которыми она воротилась домой, проведя четыре года в Халогаланде.

Гест не решился подробнее расспросить об Асе, о ребенке — растет ли тот как положено или маловат для своих лет, ласковый эпитет «маленький» несколько встревожил его, — и о Сандее; в глазах у него рябило, а Хавард засмеялся и сказал, что с охотою расскажет и больше, пусть Гест только попросит, — нравилось ему вить веревки из побратима. Пересилив смятение, Гест попросил. И Хавард не спеша поинтересовался, знает ли он, что у Ингибьёрг не одна усадьба, а две. Гест, как наяву, увидел перед собой эти две усадьбы у подножия гор, увидел мост через реку, который строил своими руками, когда Ингибьёрг, стремясь развеять печаль по мужу, решила соединить усадьбы в одну.

— Ну а теперь она надумала снова их разделить, — сообщил Хавард. — И одну отдать сыну своему Грани, который женится на той девочке, спасенной тобою в Хавгламе.

— На Стейнунн?

— Это которая старшая?

Гест кивнул.

— Да, на ней, — сказал Хавард. — А младшую она обещала одному из людей Харека, не помню кому… — Он легонько улыбнулся.

— И что же? — нетерпеливо воскликнул Гест.

— Вторую усадьбу она передаст младшему сыну, по имени Торгест. Он унаследует половину всего, чем она владеет, хотя отец его так больше и не объявился, не то бы усадьба досталась ему. Представляешь? Пусть даже он этого не заслужил…

Гест сумел улыбнуться, невзирая на липкую рябь перед глазами, хотел утереть потный лоб, ведь все это обрушилось на него в одночасье, два мира, которые даже в мыслях соединить невозможно, столкнулись, но вдруг сообразил, что уже не ощущает жаркой банной духоты, пот высох, обернулся инеем, глаза кое-что подметили, еще когда побратим устремился к нему в порыве искренней радости встречи. Хавард снова убрал еду в мешок, так к ней и не притронувшись, схватил Митотинову крестовину — испуганная птица взмыла в воздух, — продел в петлю за седлом. Тут Гест обнаружил, что остальные тоже не отдыхали, не закусывали, но ждали, готовые к отъезду; в этот миг из мощенного камнем перехода сломя голову выбежали Эйвинд и два его спутника и вскочили на коней.

Гест хотел спросить, в чем дело, отчаянно хватал ртом воздух, хотел крикнуть, что зря они так, ярл болен, стар и все равно бы скоро умер, но не мог вымолвить ни слова, хотел напомнить про Свольд, сказать, что понимал это и предвидел, более того — ожидал, и спросить, по чьему приказу они действовали — конунга или Ингольва, однако тут Хавард, резко поворотив вздыбленного коня, сказал, что их корабль стоит в Хумбере и они возвращаются в Норвегию:

— Навсегда. Я передам Асе поклон от тебя.

Гест не шевелился, не мог.

Хавард натянул поводья, сдерживая коня.

— Что бы ни случилось, — крикнул он, — знай, я рассказал тебе чистую правду, ибо я твой друг!

Он дал шпоры коню и поскакал вдогонку за отрядом. И вдруг Гест услыхал собственный пронзительный голос, перекрывший воркование голубей, топот конских копыт и шум купеческих повозок, солнечный свет и кровь в его жилах:

— Это ты убил Онунда!

Хавард резко остановил коня, повернулся и спокойно посмотрел на него через пустую площадь.

— Почему? — крикнул Гест в эту призрачную пустоту. — И почему ты не сказал?

Побратим легонько усмехнулся.

— Беги! — крикнул он. — Беги, маленький исландец!

В следующий миг отряд исчез. А Гест все стоял, глядя по сторонам и ничего не видя, город вокруг снова полнился движением, которое царило в нем с тех пор, как мир принес ему свободу. И тут Гест наконец побежал, бросил телегу и побежал назад, к монастырю, где Обан задумчиво сидел в тени под стеною и потягивал из кожаного меха вино.

— Они убили ярла!

Монах не понял, даже когда Гест повторил эту фразу и поспешил дальше, в келью, спрашивая себя, хочет он жить или нет, и по обыкновению не получая ответа. А руки его меж тем собирали вещи, это и был ответ, собирали оружие, серебряную чарку Аслауг, кошелек с золотом, подаренный Хаконом, серебряную змейку, что носил на шее Пасть, Тейтров нож и свою бесценную книгу. Потом он опять вышел наружу и тотчас увидел лицо Обана, на котором проступили мелкие морщинки, словно нити основы на изношенной ткани, открытый рот, умоляющий сказать, что это неправда. Увы, Гест не лгал.

— Это мы виноваты, — крикнул Обан. — Даг нас убьет.

— Нет, — перебил Гест. — Только меня.

Обан бросил взгляд на водяное колесо, скорчился, будто от судороги, но сразу же выпрямился, вид у него был как тогда, на дереве в Ашингдоне.

— Надо бежать, — крикнул он. — Надо…

— Нет! — снова перебил Гест, на сей раз непререкаемым тоном. — Даг знает, что ты здесь ни при чем. Он никогда не причинит тебе зла. Если ты не пойдешь со мной.

Он быстро расцеловал друга в обе щеки, выслушал новую порцию ирландских ламентаций и поскакал прочь из города.

Направился он в Рипон. Тейтр с сыновьями, проклиная жару, свежевал оленя. По лицу друга он сразу понял, что Даг сын Вестейна ни перед чем не остановится, чтобы найти убийцу ярла и разделаться с ним так, что смерть Транда Ревуна покажется детской забавой.

Здоровяк оставил работу, вытер руки, меж тем как взгляд его спокойно скользнул по каменным оградам вокруг усадьбы, по загону, где в тени бука дремали одиннадцать кобыл и вороной жеребец, по Гвендолин, которая медленно шла от колодца с двумя ведрами воды. Взглянув на Тейтра, она уронила ведра — муж ее не иначе как опять собрался в Исландию.

— Нет! — Она рухнула на лавку и закрыла лицо руками. Тейтр же не спеша, словно в полусне, продолжал размышлять и, наконец приняв решение, просто сказал, что должен переправить Геста за пределы страны.

Гвендолин вскочила и крикнула, что в таком случае ему надо взять с собой сына, Олава. Тейтра опять охватили сомнения. Он смотрел на двенадцатилетнего мальчика, стоявшего рядом, и никак не мог прийти к решению — коли возьмет его с собой, то непременно вернется, Гвендолин это знала.

Тейтр скрылся в доме, собрал вещи, снова вышел — Гвендолин стояла во дворе, со всеми тремя сыновьями, точно неприступная крепость; Тейтр велел старшим отвести Гестову лошадь подальше на пустошь и утопить в трясине, знаком подозвал Олава, тот просиял и вскочил в седло.

Они поскакали прочь, не оглядываясь. И не говоря ни слова.

Молчали до тех пор, пока не настала ночь. Тейтр с Гестом лежали у костра, слушая шелест листвы и ровное дыхание Олава, и тут Тейтр спросил, куда они отправятся. В Исландию?

Гест не знал. Он думал о тех двух местах, что жили в его грезах, — о Сандее и Йорве, и о двух женщинах, Ингибьёрг и Асе, окутанных пеленою глубокой печали и давным-давно соединившихся в его душе в одно существо.

— Двинем на север, — неуверенно сказал Гест. — В Катанес… На Оркнейские острова…

Тейтр не возражал, он любил Шотландию, там были горы, по крайней мере высокие холмистые кряжи, а возле Думбартон-Рока живет его друг, норвежец, с которым он познакомился под Клонтарфом. Гест спросил, где расположен этот Думбартон, а услышав, что на западном побережье, у Ирландского моря, спросил, не найдется ли у этого друга корабля или хоть челна на продажу, и Тейтр ответил, что это вполне возможно, ведь друг его — важный человек.

Однако полной ясности по-прежнему не было, хотя Гест и пытался объяснить, что произошло в Йорвике и почему.

— А ты терпеливый, — сказал Гест, поскольку друг не выказывал любопытства.

Тейтр буркнул, что не понимает, о чем это он, и вообще, пора спать, а завтра Гест снова станет самим собой.

Но Гест и назавтра был сам не свой, ночью ему грезилась Йорва, сожженная дотла, и теперь он решил держаться в стороне от дорог, так что через Стратклайд они двигались медленно. На другой день лошадь Олава сломала ногу, мальчик пересел за спину к Гесту, потом Тейтрова лошадь поранилась, и великану пришлось идти пешком. Ночевали все время под открытым небом, а когда раз-другой понадобилось спросить дорогу, переговоры вел Тейтр. Гест молчал, он размышлял — размышлял, глядя на отца и сына, которые смеялись и затевали игры, светловолосый смышленый мальчуган вправду походил на отца, а тот, конечно, уставал, но после нескольких часов сна вновь был бодр и, как заяц, бежал по верещатникам. Лето близилось к концу, когда они вышли к Клайду и на другой стороне искристого фьорда, прорезавшего пустынное западное побережье Шотландии, увидели скалы Думбартон-Рока. Гесту опять подумалось, что он добрался до конца пути. Снизу вверх он посмотрел на Тейтра, который казался совершенно невозмутимым, как в тот раз, когда они пересекли Исландию, а Тейтр сверху вниз посмотрел на него, с улыбкой, ведь перед ними раскинулся Клайд, гладкий, спокойный, две радуги сияли над ним в лучах заката, и он походил на ту исландскую реку, которую Гест не мог преодолеть. Тейтр сложил на траву оружие и мешок с вещами, скинул рубаху и сказал: