Мераб Мамардашвили: топология мысли - Сергей Алевтинович Смирнов

не своё, а вычитанное, услышанное, а можно как про своё, пережитое только тобой. Также об актах существования можно говорить в двух смыслах, в двух модусах: в модусе говорения, рассказа об акте и модусе испытания акта. Человек может говорить о чём-то, в том числе о любви, о вере, о правде, о философии, о другом человеке, быть начитанным, грамотным, профессором, умным наблюдателем, книгочеем. А может пытаться реально испытать этот опыт[165].

Только посредством такого опыта испытания себя я могу как-то занять место в мире, могу вообще быть. То есть смогу быть реальным, живым. Но дело в том, что без специально изобретенных мною же форм опыта я не смогу ничего испытать. У меня нет для испытания мускулов, изобретений, помогающих, позволяющих испытывать, переживать реальный опыт. Как всё равно что – я хочу увидеть, но глаз не может. Я хочу увидеть, но вижу плохо, надо надеть очки. И я эти очки изобретаю. Изобретаю такие линзы (М. К. ссылается на пример из Р. Музиля о линзах), с помощью которых могу видеть то, что не видимо.

Фактически весь курс М. К. – об этих формах опыта. О формах, позволяющих этот опыт совершать. Он реален только с помощью этих форм, он не выводим из естественных процессов. Как не выводим, например, естественным образом взрослый из ребенка. Нельзя стать естественным образом взрослым, не делая с собой ничего, не испытывая себя. Я не найду себя, не обрету места в мире, если не испытаю свой опыт веры или мышления, или любви, правды, познания.

Казалось бы, что такого говорит М. К.? Всё то же, всё о том же. Как Сократ, всю жизнь ходил и задавал людям вопросы всё об одном и том же. Дело в том, что в обыденной, эмпирической жизни мы привыкли как думать? Мы привыкли допускать, что уже есть готовый мир, уже есть некий естественный процесс становления мира, в котором является человек. И этот человек начинает изобретать какие-то приспособления, чтобы приспособиться к миру. Мы привыкли думать, что мир есть, что в принципе всё есть. Надо только поднатужиться и взять у него то, что мне положено. Но дело обстоит иначе. Ничего нет. И мира нет. Мир является со мной. Человек изобретает формы жизни, произведения, с тем, чтобы реально испытать, пережить опыт, и через него стать реальным. Этот испытанный тобою мир опыта и есть та реальность, тот реальный мир, в котором ты живёшь, а не который придумываешь или тебе рассказан, показан другими. Это не формы приспособления, а формы испытания и порождения миров. Опыт рождается посредством изобретённой формы, но мы не знаем заранее, какие они, мы не можем взять их готовыми из архивов, библиотек, чужой памяти. Приходится в своих актах их изобретать.

В этом плане я бы сказал, что М. К. говорит не только об экспериментальной вере в духе М. Пруста (см. выше), но в принципе об экспериментальном характере жизни человека, человека как реального, живого, мыслящего существа. Принцип cogito есть принцип эксперимента. А формы опыта выступают орудиями эксперимента. И роман, и стихи становятся духовными органами-приборами, помогающими мне этот жизненный эксперимент проводить. Эксперимент над собой. Эксперимент с тем, чтобы я явился. Это эксперимент рождения человека. Эксперимент второго рождения.

Разумеется, такое рождение, явление тебя на свет не может быть ни продуктом естественного природного процесса, ни результатом умозаключения, описания, ни предметом объективного научного дискурса. Поэтому ключевой проблемой становится вот эта странная алхимия изобретения, создания таких форм опыта живой жизни, с помощью которых такой опыт становится возможен. К таким формам опыта относится роман М. Пруста и другие формы – произведения О. Мандельштама, И. Бродского, медитации Р. Декарта и др.

Такой выбор в пользу опыта испытания построен не по логике интеллектуального дискурса или аффективного импульса. Он не является результатом какого-то рассудочного рассуждения или случайного какого-то выдоха в состоянии обморока. Этот выбор – результат осознанного, хотя и не логичного акта, акта самоопределения, по принципу М. Лютера: «на том стою и не могу иначе». Это акт веры. М. К. приводит этот пример, акцентируя тему места. Я стою на этом. Здесь я стою! И потому не могу иначе. Человек занял место, которое указано ему неким предназначением, и потому он не может иначе. И это не предмет знания, не результат рассудочного рассуждения. Это акт веры [ПТП 2014: 813].

Испытать реальность самого себя, реальность своего опыта жизни без этих изобретенных форм, без произведений жизни, нельзя, невозможно. Мой пример с очками понятен, хотя слишком прост. Нельзя увидеть то, чего нельзя увидеть естественным образом. Сразу, просто имея глаза. У тебя нет ничего для опыта испытания. Ты должен сделать нечто, совершить усилие, и тогда есть шанс, что увидишь. В противном случае, ты, конечно, будешь что-то чувствовать, как-то жить, но то будут получувства, полумысли, полупереживания, полужизнь полусущества, не доделанного, не дорожденного, не домыслящего.

М. К. делает ссылку на Р. Декарта, его беседу с неким Ф. Бурманом, молодым последователем философа. Там Р. Декарт утверждает, что нечто истинно не потому, что Бог знает истину и по ней творит мир, а нечто истинно потому, что Бог так сделал. Он так сделал, и в силу этого деяния истина и стала возможной. В этой беседе, говорит, М. К., ещё есть совершенно гениальный ответ Р. Декарта. Бурман спрашивает: может ли Бог создать ненавидящее его существо? Декарт отвечает: «Нет, ныне уже не может» (цит. по: [ПТП 2014: 817]) [Декарт 1994: 464][166].

То есть, ныне, теперь уже не может. Прошёл момент, когда Он мог, теперь уже нет, не может. Не может после сотворения существа, сотворённого по образу и подобию Его. После богоподобного рождения человек родиться ненавидящем Его не может. Это противоречие разума, недопустимое для нас. Испытание необратимо. Он уже свершается, уже пережита. Его нельзя исправить. Можно только совершить заново новый опыт.

Формы для опыта изобретаются, чтобы совершился, случился этот опыт, то есть реальное испытание. Мы не знаем того, что это будет и как это случится. Это испытание того, чему в мире еще нет места существующей формой. И Лютер не знает, хотя и не может иначе.

Мы вообще в этом смысле беспомощны. У нас нет готового аппарата, чтобы строить такой опыт испытания со знанием дела, чтобы описывать реальный опыт сознания и переживания. У нас для этого нет слов. Такие состояние испытываются, и только потому мы можем говорить, что проходим путь, после чего говорим, что это судьба.