Цветы в Пустоте (СИ) - Сергеева Александра Александровна

　　 — Показывали разные фокусы.

　　 — Рассказывали сказки.

　　 — Обучали основным трюкам телепатии.

　　 — Помогали создавать наши первые иллюзии.

　　 — И они даже не чувствовали в нас угрозу.

　　 — А мы гуляли в их головах.

　　 — Узнавали их устройство.

　　 — Разрабатывали планы. На всякий случай. Нам было интересно: что будет, если повернуть все эти забавные вещи, которые они умели, на что-нибудь плохое? Что-нибудь, что будет направлено не только на защиту и созидание.

　　 — Защита и созидание — это так скучно. Нам не хватало развлечений. И мы изучали сами то, чего нам показывать не хотели. Мы улетали оттуда уже подростками, когда маме и папе там надоело.

　　 — И попросили, чтобы двое местных полетели с нами. Из тех, что считали себя нашими няньками. И они согласились, чтобы присматривать за нами некоторое время и дальше — наверное, начали что-то подозревать.

　　 — Только с этим они слегка запоздали. Эти двое нянек были первыми, чей разум мы препарировали. Мы исследовали их вдоль и поперёк, и они после нас остались почти овощами, кусками плоти, пускающими слюни.

　　 — Они защищались, конечно, и обезвредить их было довольно хлопотно. Но в конечном счёте мы справились. Мы оставили их на корабле родителей, а сами сбежали на первой же попавшейся планете.

　　 — Потому что с родителями тоже скучно. Нас искали, но не нашли: мы всегда умели прятаться. И с тех пор мы путешествуем только вдвоём.

　　 — Потому что нам больше никто не нужен, по большому счёту. Но ты не волнуйся, тебя мы, наверное, всё-таки действительно оставим.

　　 — Да, непременно. Так вот, Позже мы нашли ещё тех представителей твоего народа, которых вы называете Ищущими. Или что-то вроде того.

　　 — И в их головах мы тоже покопались.

　　 Закончили они, как всегда, хором:

　　 — Теперь ты понимаешь, почему твои попытки противостоять нам такие бесполезные? Ты сильный, мальчик, но мы сильнее. Мы — опытнее.

　　 Сильвенио молча моргал, пытаясь осознать поток свалившейся на него информации. Голова работала плохо после всего пережитого, но, как он ни старался замедлить течение своих мыслей ещё больше, ужасная истина всё же дошла до его сознания: в рождении этих сумасшедших, пусть даже косвенно, были виноваты его сородичи. Подумать только — эрланцы, испокон веков считавшиеся символом разумности и добродетели, поспособствовали невольно становлению этих… этих людей! Его затрясло во внезапном ознобе, и Лилей тут же заботливо начал его одевать, шепча что-то успокаивающее, а Лилео всё гладила его по голове и целовала ему лицо.

　　 Ему показалось, что алые маки в их волосах издевательски над ним потешались.

　　 ***

　　 Дети были странные.

　　 Надо сказать, странным тут было, пожалуй, вообще всё. Небо было чересчур серое, вода в реке была чересчур мутная и чересчур спокойная, без единой волны, местность была чересчур безжизненная. Да и тот, кто управлял лодкой — Сильвенио не видел его лица — был чересчур молчаливым. Надо всем здесь висела какая-то очень тяжёлая, мрачная атмосфера, и зловещую тишину нарушал только тихий равномерный плеск длинного весла лодочника.

　　 Но дети… Сильвенио никогда таких прежде не видел. Они сидели среди взрослых, но в то же время будто бы в стороне от всех, и держались за руки. За время всего пути они ни разу не пошевелились, ни разу на их лице не мелькнуло даже подобия какого-то выражения. Просто сидели, как две бледные золотоволосые куколки, держались за руки и невидяще смотрели куда-то вдаль остекленевшими красными глазами. Сильвенио пробовал звать их, пробовал легонько трясти их за плечо — всё было тщетно. Дети не обращали на него никакого внимания, а кожа их даже через слои рваной голубой ткани, из которой была соткана их одежда, казалась мёртвенно-холодной. О том, что они ещё живы, говорило только их ровное дыхание — две грудные клетки вздымались в унисон, будто связанные единой невидимой ниточкой.

　　 — Оставь ты их, — посоветовал в конце концов какой-то угрюмый тип, сидевший возле него и кутавшийся в грязное покрывало неопределимого цвета. — Всё равно не ответят.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

　　 — И правда, — согласилась шевельнувшаяся рядом грустная маленькая старушка. — Оставь ребятишек. Может, им так даже лучше будет, если они не поймут, что происходит.

　　 Он непонимающе огляделся и всё-таки рискнул спросить:

　　 — А что, собственно, происходит?

　　 Ответа не последовало. Мужчины и женщины, тесно сидевшие бок о бок в длинной узкой лодке, опускали глаза, когда Сильвенио заозирался по сторонам в поисках объяснений, которых, видимо, ему никто здесь давать не собирался. Вздохнув, он отвернулся и стал вновь смотреть на воду — наблюдать за понурыми лицами своих спутников было почти в той же мере тоскливо, что и за неподвижными детьми. Лодочник, закутанный с головой в какой-то выцветший коричневый балахон, продолжал равнодушно грести вперёд, не отвлекаясь на разговоры пассажиров.

　　 Местность, которую они проплывали, не отличалась разнообразием. Пустынные берега, изредка уныло выступающие им навстречу из стелющегося по воде густого тумана, обозначались иногда низенькими чахлыми деревцами, вяло тянущими к серому небу растопыренные руки-ветки без единого листочка. Пелена мрачных низких туч, застелившая небо от горизонта до горизонта, временами, словно прохудившееся старое одеяло, которым завесили дыру в прогнившей крыше, выплёвывала несколько капель весьма жалкого на вид дождя, не приносившего никакого облегчения пересохшей долине, как, впрочем, не приносила ей облегчения и узкая река, флегматично прокладывавшая через долину свой незатейливый путь. Было прохладно и сыро. Пассажиры одинокой лодки, рассекавшей тихую водную гладь, всё больше молчали или коротко перешёптывались о чём-то, явно не стремясь налаживать какие-то контакты: видимо, на них слишком сильно давил этот надоевший печальный пейзаж. Их было немного: одна старушка, одна молодая женщина, державшая на руках спящего младенца и периодически засыпавшая сама, трое разновозрастных мужчин, двое странных детей и он, Сильвенио Антэ Лиам. И безмолвный лодочник, чьего лица не было видно из-под наброшенного на голову глубокого капюшона. Отчего-то Сильвенио избегал даже смотреть на этого лодочника, как и остальные его попутчики, словно в личности лодочника было что-то такое, пугающее само по себе, безо всяких внешних атрибутов.

　　 Хрипло каркнул, пролетая над ними в направлении берега, большой чёрный ворон. Одно чёрное перо прямо в полёте отделилось от облезлых крыльев и, плавно кружась, приземлилось на нос лодки. Сильвенио взял перо, повертел его от нечего делать в руках. Старушка глянула на него почему-то неодобрительно, поджав сухие губы, а вот один из мужчин, до того бездумно таращившийся в пустоту и как-то затравленно обнимавший свои колени, вдруг придвинулся к Сильвенио ближе, тоже глядя на перо в его пальцах.

　　 — Куда мы плывём? — спросил Сильвенио через какое-то время, вновь обернувшись к другим пассажирам.

　　 Снова ему никто не ответил. Сильвенио зачем-то убрал вороново перо в карман куртки и настойчиво повторил:

　　 — Куда мы плывём? Кто-то из вас же наверняка знает? Я приношу свои извинения, что отвлекаю вас, но дело в том, что я совершенно не помню, как тут оказался. Может быть, кто-то помнит хотя бы, как я сюда попал? Я был бы благодарен за любую информацию.

　　 В лодке молчали и отводили глаза. Снова каркнул ворон, уже где-то вдалеке. Равномерный плеск воды, доносившийся из тумана, не прекращался ни на секунду.

　　 — Повтори свой вопрос в третий раз, — сказал тот мужчина, который так и глядел теперь на его карман с пером.

　　 — Зачем? Мне всё равно, похоже, не ответят…

　　 — Три — хорошее число. Магическое. Святое.

　　 Сильвенио внимательно посмотрел на него: спутанные грязные волосы, торчащие во все стороны, заплёванная поношенная одежда, состоящая из грубого кафтана и широких штанов не по размеру, босые исцарапанные ноги, болезненно-худые руки с погрызенными и поломанными ногтями, под которые забилась земля, измождённое лицо и лихорадочно блестящий дикий взгляд — всё это явно говорило не в пользу душевного здоровья его неожиданного собеседника. Впрочем, выбирать не приходилось, и Сильвенио повторил в третий раз, обращаясь уже только к нему одному: