Механизм жизни - Андрей Валентинов

гримасничал; бывало, что и кланялся.

Он ничем не болел. Для своих восьмидесяти лет выглядел бодро. Врачи, приводимые Ури, просто диву давались. А что пишет ерунду… Чему удивляться? Возраст, мсье, возраст. И все-таки Бейтсу казалось, что где‑то в глубине, за стеклом блеклого взгляда, скрывается прежний Эминент. Несколько раз, когда Ури не было рядом, он пытался серьезно поговорить со стариком — достучаться, услышать разумную речь.

Тот, кто был Рыцарем Лебедя, Филоном и, наконец, Эминентом, слушал, не перебивая. Улыбался. Не отвечал.

— Вот так, патрон, — вздохнул Бейтс. — Если повезет, поднакопим деньжат. Ури откроет свою лечебницу. А вы… Вы сможете переехать в большой дом с прекрасным камином. Или у вас другие планы?

Старик внезапно встал — и протянул Бейтсу рисунок.

— Ури! Ты что-нибудь понимаешь?

Настала очередь швейцарца удивляться.

— Мы видим море. Мы видим кораблики. Мы видим два берега. Рыбки. Морское дно. И длинная дорога прямо между рыбок…

— И цифры, — перебил Бейтс. — Патрон никогда прежде не писал цифр. Тысячи, миллионы… Смотри, тут какие‑то буквы.

Надписи оставались загадкой. Рыбки, кораблики…

— Ури! Помнишь, о чем мы говорили вчера вечером?

— Мы удивлены. Вчера мы говорили, как обычно. Мы рассказывали новости…

— Был шторм, — перебил великана Бейтс. — Я рассказывал, что корабли из Англии не могут войти в гавань. И еще о том, сколько ежегодно теряет экономика наших стран из‑за плохой погоды в проливе. Верно?

Он указал на листок.

— Знаешь, что это? Туннель под Ла‑Маншем! Эскиз — и расчеты предполагаемых работ… Патрон, что вы от нас скрываете?

Старик, не отвечая, протянул зябнущие руки к камину. Тепло. Сытно. Хорошо. Мальчики здоровы. У Чарли скоро премьера. Правительство вигов включило в бюджет ассигнования на социальные программы. У Якоби в Петербурге какие‑то сложности с «магнитным аппаратом». Но Якоби умница, справится. А в Дании, кажется, все-таки соберут первый парламент.

Думал он об этом или нет, но Адольф Франц Фридрих фон Книгге был счастлив.

3. Allegretto

Эльсинор

Теплым майским днем двое молодых людей — юноша восемнадцати лет и девушка годом младше — любовались окрестностями Эльсинора. Место для этого они выбрали не вполне обычное. Посетители знаменитого музея имеют полную возможность осмотреть замок с достаточной высоты, поднявшись на одну из четырех башен, окружающих двор. В указанный день башнями соблазнились многие — по случаю воскресенья музей был полон гостей. Эти же двое устроились особо, на площадке пятой, «вобановской» башни, примыкающей к музею с тыла. Туда пускали далеко не всех. Строгий караул решительно пресекал попытки любопытствующих заглянуть за ея гладкие стены. О том, что находится внутри, ходило немало слухов, наверняка же знали лишь избранные.

Как видно, молодые люди числились в счастливцах.

По виду они не слишком отличались от большинства своих сверстников. Юноша был высок, широк плечами, носил густые светлые волосы и уже брился, о чем свидетельствовали свежие царапины на загорелых щеках. Одевался он просто, отдавая предпочтение серой матросской блузе. Единственным украшением служил яркий шейный платок, завязанный хитрым узлом. Девушка же была одета со всей приличествующей ее полу строгостью. Длинное темное платье сочеталось с изящным чепцом. Миловидная внешность показалась бы случайному зрителю романтичной, даже легкомысленной, если бы не излишне серьезное выражение лица. В руках девица держала не веер, не сумочку — и даже не входивший в моду лорнет! — а тяжелую подзорную трубу. Управлялась она с этим устройством, не слишком популярным у датских фрекен, с удивительной ловкостью, наводя трубу то на серую гладь Эресунна, то на квадрат замкового двора.

Легко предположить, что влюбленная пара, воспользовавшись оплошностью караульных, взобралась на секретную башню для сердечной беседы. Но это было бы ошибкой. Говорила только девушка. Тон ее был столь решителен, что прервать монолог не представлялось возможности.

— Гере Андерс Сандэ Эрстед-младший! Если вы еще раз назовете меня «вашей светлостью», я сочту, что вы дразнитесь. В этом случае — берегитесь! В пансионах, из которых меня регулярно исключали, я умела находить для своих обидчиков прозвища, до которых не додумался бы сам Ханс Христиан Андерсен. Не хочу прослыть хвастливой, но одна моя бывшая подруга до сих пор заикается…

— Маргарет! — рискнул вставить слово юноша. — Я вовсе не…

— Фрекен! Фрекен Маргарет Торвен! — отрезала девушка. — И не иначе. Между прочим, мой батюшка терпит обращение «граф» только от его величества, и то по старой дружбе. Ну, представьте, гере Эрстед, что не моему, а вашему уважаемому отцу король вздумал пожаловать титул. Приятно ли, когда к вам обращаются «ваша светлость» или, не приведи святая Агнесса, «ваше высочество»?

Юноша рассмеялся.

— Я чувствовал бы себя персонажем Дюма! Фрекен Торвен! Я лишь хотел обратить ваше внимание на новую статую у замковых ворот.

— Принц Ольгер работы Бертеля Торвальдсена. Классицизм в чистом виде, скука смертная. Нашему ваятелю до сих пор кажется, что на дворе XVIII век. Не спорю, исполнено изрядно…

— Это не принц, фрекен Торвен. Все думают, что это принц. Но внешность — иная.

Маргарет удивленно вздернула брови.

— Король, — пояснил юноша, — велел запечатлеть в камне облик некоего сержанта. Бедняга погиб, защищая замок. Теперь он — страж Эльсинора.

— Сеньор-сержант Оге Ольсен, — тихо сказала Маргарет. — Я не знала… Увы, гере Эрстед. Иногда мне кажется, что наши родители исчерпали весь запас подвигов на десять поколений вперед. В наши годы они уже воевали… Нет, я не хочу войны! Но нельзя же превращаться в комнатную герань! Представьте, вчера король предложил мне шифр[88] фрейлины. Я еле сдержалась. Особенно когда этот дряхлый любезник начал что‑то плести про «лучший цветок Амалиенборга». В тот миг мне более всего хотелось записаться в карбонарии!

Эрстед-младший отвернулся, желая скрыть улыбку. Но девушка все-таки заметила и смутилась. На встречу с его величеством Маргарет напросилась сама. Надо же было наконец женить слишком робкого батюшку! Король не удержался от кислой мины, но обещал решить вопрос с будущей графиней фон Торвен в ближайшие дни.

— Я заметила его величеству, что статус фрейлины помешает мне заниматься неевклидовой геометрией. Государь в ответ изволил напомнить, что законы королевства Датского не позволяют девицам поступать в университет. Феодализм! Вам‑то, гере Эрстед, слава богу, никто не мешает изучать вашу ботанику…

— Если бы! — юноша печально усмехнулся. — Знали бы вы, фрекен, какие у нас на факультете обскуранты! «Волею Божьей цветок состоит из стеблевой части, листовой и генеративной. Амен!» Мой научный руководитель уже пять лет не может добиться разрешения на экспедицию в Центральную Америку. А вдруг тамошние кактусы недостаточно благочестивы?

— Отправляйтесь в Гренландию, — с невозмутимым видом предложила Маргарет. — В наш майорат Тырвен. Вся тамошняя растительность — целиком в вашем распоряжении. Карликовая береза, лишайники,