Могила Таме-Тунга - Константин Нефедьев

— По-моему, вы кокетничаете своим упрощенчеством, — резко оборвал Грасильяму, — что за странные рассуждения? Вы, прежде всего, ученый, сеньор Пэйн. А знания, опыт, ум ученого — достояние общества, а не только одного их обладателя. Это понимают даже лакорийцы, оставив вам память. Неужели ради спокойного, чисто животного существования в этом, предположим, эдеме, — Грасильяму обвел вокруг рукой, — вы забыли о совести, о долге ученого, о присяге, которую приносили, получая ученую степень, — нести знания людям, человечеству. Ну, бог с ним, с человечеством! Вы хоть что-нибудь сделали полезного для племени, приютившего вас? Лакорийцы обеспечили вам пребывание в нирване, не потребовав ничего взамен.

Они нуждаются в вашей помощи, а вы предпочитаете сидеть сложа руки, лицезреть свой собственный пуп и распевать шансонетки. Разве это достойно ученого?

— Дорогой профессор! Меня умиляет ваша искренность, хотя, право, не знаю, чем заслужил ее, так же как и не знаю, кто дал вам право обсуждать мои действия? Ну, что ж, я тоже буду с вами откровенен. Вы, мсье, напрасно напоминаете мне о долге. Запомните раз навсегда: я никому ничего не должен! За попытку приоткрыть завесу неизведанного я расплатился годами странствий, чуть ли не по всем широтам и долготам земного шара, сотнями бессонных ночей, проведенных за письменным столом, неисчислимым количеством бесцельно растраченных часов на дремоту на разных конгрессах, совещаниях, заседаниях, на топтание на всевозможных завтраках, файф-о'клоках, раутах, суаре. Так что мы квиты с человечеством, мсье!

Да, вы еще изволили что-то сказать о науке? Ха-ха! Да, все тома моих трудов, что пылятся на библиотечных полках, не стоят зрелища вон тех порхающих колибри.

Поглядите, какая божественная игра красок! Что может сравниться с ней?.. Вы упомянули и о совести ученого. А задумывались ли вы над тем, что такое совесть?

Слабое утешение для слабых характеров и обременительный груз для сильных — вот что такое совесть, мсье! Я знал некогда одного ученого — Рэли Римера. Посмотрели бы вы, как он разделался со своими друзьями и соотечественниками полковником Фостером и его сыном…

— Постойте, постойте, коллега! О чем вы говорите? Вы знали Римера и Фостера? — вскочил Гароди.

— Успокойся, старина, француз просто свихнулся, — шепнул Грасильяму, но Пэйн услышал его реплику.

— Нет, mon cher ami, я не свихнулся, как изволили вы выразиться. Я видел Фостера, его сына и Римера так же ясно, как вижу сейчас вас. Хотя прошло уже, пожалуй, более двадцати лет, но встречу с ними я помню, точно это было вчера…

Хотите знать, как это было?

Капитан Моор и Пэйн брели по джунглям, отыскивая берег реки Кулисэу. Вначале все шло хорошо, обещало удачу. Экспедиция напала на след Фостера и его спутников. Но однажды ночью раздались зловещие крики. Суеверные проводники-индейцы решили, что это голос злого духа джунглей Могуены. Они бросили своих хозяев на произвол судьбы и бежали, не позабыв прихватить с собой мулов с припасами и оружием.

К исходу шестого дня кошмарного путешествия Моор и Пэйн добрались до реки.

Тропическая лихорадка свалила с ног капитана. Пэйн сидел у изголовья умирающего, раздумывая, как выбраться из беды. Вдруг из-за деревьев вышел белый человек с огненно-рыжей шевелюрой.

Пэйн узнал Рэли Римера. В свое время его фотографии были опубликованы в газетах с сообщением о таинственной гибели экспедиции полковника Фостера. Пэйн обрадовался, бросился к нему. Только радость его тут же сменилась удивлением. Он не успел даже спросить, где Фостер. как Ример потребовал, чтобы Пэйн поскорее уходил из этих мест восвояси. Им сделают плот, снабдят оружием, пищей. Пусть они с Моором отправляются вниз по Кулисэу до впадения ее в реку Шингу. Там живет племя индейцев нахуква, с помощью которого они доберутся до ближайшего алькальда.

Пэйн с негодованием отказался. Пока не увидит Фостера живым или мертвым, он из джунглей не уйдет.

— Ни Фостера, ни его сына нет в живых, — сказал Ример. — Их убил я. И если вы, мсье Пэйн, хоть еще раз в жизни собираетесь прокатиться от площади Согласия до площади Звезды и полюбоваться прелестным видом острова Ситэ с моста Искусств, советую немедленно убираться отсюда. Я и мои друзья не позволим вам сделать и шага вперед.

— Но это же насилие, мсье Ример! Я буду сопротивляться, — возмутился Пэйн, хватаясь за кольт, но тут же почувствовал, что сзади кто-то схватил его за руку.

Он обернулся и увидел высокого, обнаженного по пояс юношу. Алое перо, торчавшее в его пышной шевелюре, перетянутой кожаным ремешком, делало его похожим на индейца, хотя черты лица и светлый оттенок кожи опровергал это.

— Оставьте пистолет в покое, мсье! Садитесь и внимательно слушайте, что я буду говорить, причем в первый и последний раз. Не захотите слушать и, главное, исполнять — пеняйте на себя. Лакастра, отпусти руку сеньора! Он больше не будет.

Успокоились, да? Итак, слушайте! Повторяю: отца и сына Фостера убил я, Рэли Ример. Кстати, у меня есть и другие имена. Близкие называют меня Рыжий Ример, индейцы и кабокло — Большим Другом или Сильным Братом, а лакорийцы назвали Длинноруким, увидев, как я из карабина убил на далеком расстоянии пекари. Я говорю вам, мсье, для того, чтобы вы не спутали меня еще с кем-нибудь. Так вот, я очень уважал Фостера как отважного исследователя и бескорыстного человека. Он был рыцарем без страха и упрека, оружием и словом защищавший индейцев от новоявленных работорговцев и убийц — наемников каучуковых компаний. Я уважал — и, представьте, убил Фостера. Убил за измену.

— Кому же он изменил? Я что-то не понимаю, — спросил Пэйн.

— Он изменил самому себе, своей Мечте… Фостер мечтал ради науки совершить то, что совершил некогда конкистадор Гонсало Писарро — проникнуть к сердцу Амазонии.

Он собирался, как писал сам, перешагнуть порог цивилизованного мира, чтобы искать неведомое науке племя белокожих индейцев. И он совершил это…

— Как, Фостер нашел лакорийцев? Не может быть! — воскликнул француз.

— Один из вождей этого племени — Лакастра сидит перед вами, мсье. Слушайте дальше. Но в самый решительный момент, уже достигнув цели, конкистадор победил в Фостере ученого: сердце Фостера дрогнуло при звуке лакорийского золота и блеске лакорийских алмазов. Он забыл, ради чего пришел сюда, забыл обо всем на свете, кроме богатства. Он был на грани сумасшествия. Мы с Лакастрой чуть не силой заставили его уйти от лакорийцев, дабы до начала периода дождей успеть добраться до Куябы. И когда на первом же привале он и сын бежали, чтобы возвратиться к сокровищам могилы Таме-Тунга, я застрелил их. Я не считаю это убийством. Ученый Фостер умер раньше того, как моя пуля пронзила его грудь. Я застрелил конкистадора Фостера, чтобы оградить лакорийцев от полчищ грабителей, которых не замедлил бы привести с собой Фостер-конкистадор. Если хотите, мсье, убедиться, мертв ли он, я готов отложить ваш отъезд и показать место упокоения Фостера и его сына…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});