Проблемы культуры. Культура переходного периода - Лев Троцкий

«Руль» – газета образованнейшая, как вы знаете, – в ней принимают участие кадеты, инженеры, адвокаты, вероятно там есть и врачи. (Смех.) И вот передовица этой газеты – свежая, от 22 ноября – говорит следующее: «Громадные капиталы, попавшие в руки Советской власти (т.-е. те, которых они не успели увезти), приносят систематические убытки, которые постепенно съедают самый капитал». Вот уж совершенно фантастическое утверждение и для просвещенных и образованных людей прямо-таки компрометирующее. Если остатки капиталов, которые мы расходовали и хищнически расходовали во время гражданской войны, дают после гражданской войны одни убытки, то спрашивается: каким образом увеличивается наш государственный бюджет? За 3 года государственный бюджет увеличился втрое, он подошел к 4 миллиардам рублей. А наш экспорт и импорт вырос до 1 миллиарда рублей. Продукция нашей промышленности за 3 года выросла в три раза. Сельское хозяйство подошло к довоенному уровню, – и вот оказывается, что мы продолжаем проживать остатки того капитала, который нам соблаговолили оставить и который мы не окончательно израсходовали во время гражданской войны. Тут что-то концы не сведены с концами. Это не объективная оценка положения, это – борьба с нами, товарищи. Они хотят опрокинуть строй, который им ненавистен. И мы бывали в таком положении и боролись с буржуазным строем, желая его опрокинуть, – говорят даже, что мы имели в этом направлении кое-какой успех. (Смех и аплодисменты.) Но, товарищи, когда мы боролись, то боролись серьезно и добросовестно, – не по отношению к врагу, – ибо что такое добросовестность по отношению к врагу? – но по отношению к своей собственной цели. Мы знали, что нельзя обманывать себя, что нужно учитывать все, что есть у врага, и учитывать – становится ли он крепче или слабее. Мы писали книги. Есть книга о развитии капитализма в России Владимира Ильича, который писал тогда под псевдонимом «Владимир Ильин». Он подводил баланс прихода и расхода царизма и буржуазии, и к каждой цифре он относился – марксистская школа обязывает так относиться – к высшей степени серьезно, добросовестно и внимательно. И только потому что мы внимательно следили за фактическим ходом хозяйственного развития страны и за процессом обогащения нашего врага, только потому мы и сумели его опрокинуть. А вот класс, который господствовал, который имеет в своих руках науку прошлого, оценивая через свой руководящий орган наше развитие, заявляет, что мы работаем в убыток и проживаем остатки капитала, съедаем самый капитал. Но статистика говорит, что капитализм развивался до войны на 7 %, т.-е. динамический коэффициент его развития равнялся 7 %. Мы же сейчас, восстанавливая хозяйство на основах старого капитала (само собой разумеется, эта оговорка необходима), имеем динамический коэффициент развития, который равняется 40 – 50 %. Я бы сказал, если говорить грубо, – не знаю, является ли этот термин медицинским, – что в этих утверждениях белой печати сказывается собачья старость. (Смех и аплодисменты.)

Я мог бы привести еще несколько примеров, если бы не боялся отнять у вас попусту время… (Голоса: просим, просим!..) Нет, товарищи, незачем. Ведь я хотел сказать о газете «Дни», – вы конечно этого не знали, а потому и просили привести цитату. Я хотел сказать об эсеровской газете «Дни», которая пустилась на еще более пошлое зубоскальство в оценке наших ошибок и недостатков. А само собой разумеется, что наряду с успехами у нас есть ряд крупных ошибок и недочетов, которые мы исправляем и идем вперед. И вот того, что мы идем вперед, оспаривать нельзя. Мы подходим к грани восстановительного процесса, но в новых общественных формах, и весь вопрос впервые в истории поставлен так: как эти новые общественные советские формы, как эта новая организация присвоения, распределения и использования того, что дает техника, – отразится на жизни масс, на просвещении масс, на здоровьи масс города и деревни. Это есть высшая и последняя проверка.

Под этим углом зрения я обратил большое внимание – просто, может быть, потому, что раньше этого не знал, – на одну небольшую таблицу, которую я впервые встретил в тезисах тов. Лебедевой на всесоюзном совещании по охране материнства и младенчества. Цифры этой таблицы касаются смертности младенцев до годового возраста. Вероятно, большинству из вас они известны, но приведу все-таки небольшую справку. Эта таблица говорит, что во Владимирской губернии в 1913 году умерло 29 % младенцев до годового возраста, в 1923 году – 17,5 %; в Московской губернии – 27,5 % в 1913 году, в 1923 году – 13,5 %; в Нижегородской губернии в 1913 году – 34 %, в 1923 году – 17,3 %. Таким образом из этой таблицы вытекает, что смертность младенцев до годового возраста упала почти вдвое по ряду губерний, расположенных в разных местах. Я лично, просто потому, что мало осведомлен, не хочу и не смею утверждать, что эти цифры являются совершенно бесспорными. Компетентные товарищи сказали мне, что эти цифры проверены и вполне серьезны. Во всяком случае, я бы сказал, что они заслуживают величайшего общественного внимания и тщательнейшей не только специальной, но и общественной проверки, чтобы стать бесспорными для всех. Что эти цифры означают? Они означают, что в 1923 году, когда мы были значительно беднее, чем сейчас, и несравненно беднее, чем были до войны в 1913 году, (а 1913 год, насколько помню, не был каким-нибудь исключительным годом в отношении эпидемий, болезней и прочего), общественные формы организации, известный подъем культурности масс и связанные с этим последствия обеспечили чрезвычайное падение смертности младенцев.

Опять-таки эти цифры подлежат тщательнейшей проверке, тщательнейшей мотивировке, для того чтобы они получили весь свой общественный вес. Если этот факт падения смертности бесспорен, – а я хочу надеяться, что это так, – то это заключает в себе исключительно благоприятное предзнаменование для дальнейших успехов и завоеваний культурных работников, и не последнее место будет принадлежать здесь работникам здравоохранения, ибо ясно, что рост техники, рост производительных сил будет передавать в распоряжение данной трудовой общественной организации все более высокие культурные накопления для применения их в интересах трудящихся масс. Это означает, что в области здравоохранения, чем дальше, тем больше перед нами будут открываться совершенно необозримые перспективы.

Исходя из этого, мы можем поставить вопрос так: где, в какой области, по какой линии проходит сейчас та черта, которая ограничивает наши успехи в области здравоохранения и культуры, по линии ли общественных рамок или по линии материальных ресурсов? Я лично полагаю – и надеюсь, что большинство из вас на опыте убедилось в том же, – что наш предел – не в области общественной формы, а в области наличных материальных ресурсов. Наша общественная форма гибка и целиком направлена на обслуживание интересов трудящихся масс. Тут могут быть ошибки, просчеты, но здесь нет враждебной этим массам классовой воли. Эта общественная форма есть выражение проясненной воли этих масс, воли, обращенной на себя, на свои интересы. Весь вопрос заключается в том, в какой мере эта общественная форма вооружена ресурсами, или, выражаясь на языке нынешней эпохи нэпа, в какой мере она снабжена деньгами. Это есть первый и основной предел. Но есть другой, и очень существенный, который также обозначился за прошлый год. Это – внутренние противоречия в нашем общественном строе, которых мы еще не изжили. Этими основными противоречиями являются противоречия условий жизни и культурного уровня города и деревни. Эти противоречия ликвидировать и похоронить раз навсегда является труднейшей из задач социалистического развития. Противоречия города и деревни накоплялись и слагались в течение веков. Капитализм в последней стадии обострил эти противоречия до последней степени. Наша страна сочетала в себе еще до революции черты Европы и отчасти Америки в своей промышленности и металлургии с чертами средневековья и азиатчины, и нигде противоречия не были так остры, как у нас. Эти противоречия, к устранению которых мы только делаем теперь первые шаги, выступят наиболее ярко, если мы сопоставим, напр., Москву и подмосковную деревню. Москва является большим культурным городом, она ночью окружена куполом света, который поднимается до небес, а тут в 10 – 15 верстах – бревенчатая деревня, похожая на склад старых ящиков, – во тьме, в сугробах и в вековых предрассудках. Преодолеть противоречия города и деревни, поднявши деревню до того, что есть лучшего в городе, является основной задачей социализма. Вы, работники деревни, встречаетесь на каждом шагу с ее отсталостью, с ее некультурностью, бедностью, с ее распыленностью, с ее бездорожьем. Но этот второй предел не абсолютный, он отодвигается по мере хозяйственного и культурного роста деревни. В этой книге, которая, как мне сообщали, роздана делегатам, я нашел цифры о районах вашей работы. Тут, под Москвой радиус района равняется 7 верстам, по промышленным губерниям – 12, по земледельческим губерниям – 22, на Сев. Кавказе – 14,5, в Уральской области – 46, в автономных областях и республиках – 22 и в Сибири – 48,5. Вот каковы российские масштабы, при нашем бездорожьи, при наших проселках, непроезжих в течение месяцев. Этот радиус есть единица измерения нашей бедности, нашей культурной отсталости, и вместе с тем этот радиус призывает вас, врачей, подойти к задачам здравоохранения под углом общехозяйственных и культурных задач страны. Кажется, у Бальзака[148] рассказывается о престарелом враче-идеалисте, который в каком-то районе Франции посвящает остаток своих дней проведению дорог. Я думаю, что в этом вопросе врачи, оставаясь врачами и исходя из нужд и интересов здравоохранения, должны поднять свой голос, пробуждая местную инициативу, сочетая эту инициативу с инициативою центра. Я думаю, что одним из лозунгов ближайшего периода будет требование мостов и дорог. Мы говорим о смычке города с деревней, о смычке промышленности с сельским хозяйством, но без смычки городской культуры и цивилизации с крестьянским бытом мы этой смычки не добьемся, ибо смычка имеет в виду не отвлеченную идею, а конкретные жизненные факты, и основным путем смычки является дорога между городом и деревней.