Пятый арлекин - Владимир Тодоров

Комната Алика потрясла Ирину Александровну, именно его комната, потому что остальные две комнаты были обставлены импортной мебелью, мало чем уступающей мебели в квартире Неживлевых. А вот комната молодого Губарева — явление особое, поэтому на ней следует остановиться отдельно для большего понимания личности ее обитателя. Комната была обшита грубыми неструганными досками и разделена такими же досками надвое. На одной половине было сооружено нечто вроде кабинета, то есть, здесь находился дубовый стол с медными ручками, заваленный фотопленками, посредине стола торчал увеличитель, окруженный посудой для реактивов. На досках «кабинета» были развешены порнографические снимки, вырезанные из шведских журналов, а также собственного изготовления с натуры. Сверху находилось ложе, тоже из таких же досок с пологом из грубой мешковины, японский магнитофон-двухкассетник, телефон. Под потолком, на цепях, висел аквариум с подохшими рыбками, заменяющий люстру, потому что в зеленой протухшей воде плавала электрическая лампочка, чудом пропускавшая свет. Рядом болталось несколько разбитых бутылок из-под французского коньяка, со вставленными в них электрическими лампочками, изображавшими собой светильники. Во всю стену напротив кабинета висело объемное изображение Христа, укоризненно смотревшего на эту претенциозную смесь конюшни с больной фантазией параноика. Магнитофон и светильник включались посредством кнопочного дистанционного управления: Алик не любил утруждать себя лишними движениями.

Ирину Александровну так поразила эта, если можно выразиться, обстановка, что она безропотно полезла на нары по приставной лестнице, где и отдалась Губареву на грязной подстилке, накинутой на драный матрас, какие вероятно можно было наблюдать только в девятнадцатом веке на фелюгах греческих матросов. Потом они лениво лежали полуобнявшись, слушали странную дергающуюся музыку, будто исполнителей временами сводили судороги, пили какую-то крепленую дрянь. У Алика не было денег на приличные напитки, впрочем, ради истины — ему было абсолютно все равно, что пить. Он просто блаженствовал. Подобные развлечения для Ирины Александровны были внове и она ощущала полный восторг. Было душно, мерзко, пахло протухшими продуктами и потом, и Ирину Александровну вдруг охватило какое-то безразличие и в то же время нежность к юному любовнику. «Какой он непрактичный, нежный и опытный», — думала Неживлева. Своим откровенным цинизмом он поразил даже ее, повидавшую всякое на своем жизненном пути профессиональной тунеядки. От новизны и любопытства она позволила делать с собой все, что хотел этот пресыщенный, развращенный с юных лет доморощенный хиппи. Вот только одет он… В таком виде с ним нигде не покажешься: протертые до основы вельветовые брюки со вставленными кожаными латкам и грязными, потерявшими первозданный цвет «лэйблами», батник, стиранный вероятно еще в прошлом году и кроссовки «адидас», надетые на босую ногу… К слову говоря, такими брюками нормальная хозяйка не осмелилась бы вымыть пол.

— Алик, хочешь в Гагру на весь сезон? — спросила Ирина Александровна каким-то дурным голосом (разомлела от всего, что ли).

— Класс, — полусонно ответил Губарев. Он вообще старался говорить односложно, не утомляя своих девственных извилин.

— Тогда вылетаем завтра. Но меня будет провожать муж, поэтому в самолет садимся порознь.

— О'кей, детка, — ответил Губарев по привычке.

Ирина Александровна в тот же день, там же, на квартире Губарева, отмыла его в ванной, сама удивляясь, что возится с ним, как с малым ребенком (все-таки сказалась тоска по не родившимся детям), и повела по магазинам, приодев, как обычно говорят, с ног до головы, как картинку из журнала мод. Губарев выглядел так эффектно, что на эту пару многие оборачивались, стараясь угадать степень родственных или иных отношений. Все-таки сказывалась разница в возрасте в десять с лишним лет, хотя и выглядела Ирина Александровна как бывшая шахиня Сорейя, пытавшаяся в свое время стать звездой Голливуда. Алик заботу о себе этой красивой «тети», как он мысленно окрестил, воспринимал как должное. Только опять-таки галантно попросил разрешения зайти в телефонную будку позвонить. А набрав номер, промурлыкал (поскольку говорить нормально разучился давно и такая манера спасала его от напряжения мысли):

— Киска, я завтра улетаю тут с одной шальной бабенкой в Гагру. Ты уж тут покрутись без меня, а через три-четыре дня — туда же. Я к тому времени ее выставлю, набью карман деньгой и сообщу тебе. Я ведь не знаю, где мы бросим кости. Деньги на билет возьмешь у меня под подушкой: я у бабенки зацарапаю и оставлю. Полета тебе хватит. Ну, бай-бай дальше…

Неживлев же пребывал в каком-то адском напряжении, а в день отъезда Ирины Александровны неожиданно успокоился. «А что, собтвенно говоря, произошло? Ну, повалился Карнаков… Ну и что? Конечно, голенькие все остались, без прикрытия, но крутятся же как-то остальные деловые люди. И мы крутились в свое время так же. И не всех же гребут в следственный изолятор на предмет снятия отпечатков пальцев и дачи показаний с последующим сольным, а то и хоровым выступлением в суде. Да и сколько мне осталось жить в этой стране? Дней десять-двенадцать. Документы уже почти оформлены, слава богу связи пока еще действуют, славная штука — инерция движения: того сняли, того отстранили, выдвигают новые идеи, а люди еще живут по прежнему принципу, за счет инерции. Вот это и есть для меня самый удобный момент, другого случая не будет, чувствую, что если не принять этих мер, через месяц-другой повяжут всех, кто раньше крутился, уверенный в своем завтрашнем дне». Он неожиданно горячо обнял Ирину Александровну, чем чрезвычайно удивил ее. Не привыкла она к столь пылким изъявлениям чувств Семена Михайловича, но ведь он-то знал, что видит ее в последний раз. Материальная сторона жизни Ирины Александровны его не волновала. Он помнил, что бриллиантов у нее остается не меньше, чем на двести тысяч и хранит их она в укромном месте, куда никто и не сунется искать даже при чрезвычайных обстоятельствах. А если вдруг тоска по ней одолеет, то, в конце концов, он же ее муж: даст вызов, обязаны выпустить.

Ирина Александровна махнула рукой и исчезла в дюралевом пролете огромного авиалайнера, потом пробралась к своему месту: рядом сидел длинноногий Алик и дремал. И хотя Семен Михайлович искренне считал, что видит свою жену в последний раз в жизни, судьбе было угодно распорядиться иначе.

Ирина Александровна сняла прекрасную мансарду недалеко от моря, с видом на восход солнца. Снимала она ее не первый год и, поскольку оплачивала жилье и пансион не скупясь, то хозяева, предупрежденные телеграммой, немедленно под благовидным предлогом удалили оттуда четыре семьи, проживающих там наподобие кур в курятнике. Для двоих же это были, прямо скажем, роскошные аппартаменты. И все-таки отдых не удался с первого дня. Сначала назойливо не отлипала мысль, что докатилась, мол, ты Ирина, до крайнего предела — стала покупать мальчиков. Да и скучноватым оказался молокосос Губарев, который кроме «класс» и «мурка», других слов почти не употреблял.

Ирине Александровне, привыкшей к светским разговорам своих партнеров, говорить с ним практически было не о чем. К тому же раздражало, что девицы на пляже в открытую пялят на Алика свои бесстыжие глаза, явно давая понять, что непрочь с ним познакомиться поближе. А на четвертый день вообще все пошло наперекосяк. Во-первых, обнаружила Ирина Александровна, что заболела венерической болезнью, не самой страшной, но такой же грязной, и уж в источнике заражения сомневаться не приходилось. Конечно, не стала она вешаться, потому что случилось с ней подобное второй раз, и немедленно помчалась искать частного врача. Губарев, тем временем, сидел в прохладном кафе и тянул шампанское через соломинку в ожидании, когда появится Киска. Неживлева не стала искать его, решив, что выгонит потом, когда вернется от врача. Врача она нашла в кожвендиспансере (был у нее нюх на определенных людей) и тот, не регистрируя случай заболевания, дал ей кучу разных таблеток, получив взамен пятьдесят рублей. Недаром говорят, что рыбак рыбака видит издалека… Когда же Ирина Александровна, все еще разъяренная, примчалась к себе в мансарду, то ее ждал сюрприз не менее болезненный: ее ненаглядный Александр Михайлович Губарев, двадцати лет от роду, спал на ковре с пьяной девицей. Вероятнее всего — с той самой Киской, которая все же приехала по вызову в Гагры и которая по случаю нестерпимо жаркой погоды лежала на ковре, не потрудившись укрыть себя хоть чем-нибудь, как знаменитая маха на полотнах великого испанского художника Франциско де Гойя и Лусиенте. Тут уж ярость Неживлевой достигла двенадцати баллов по шкале Рихтера: она пинками подняла обоих на ноги и вытолкала за дверь, выкинув вслед мини-халат бесстыжей девицы Киски и тряпки Алика, так заботливо ею приобретенные на чеки в «Березке». Потом она упала на диван и заплакала. Впрочем, плакала она недолго, потому что, бросив взгляд на туалетный столик, обнаружила пропажу бриллиантового кольца. Беспечный Алик, не знавший цену вещам, а тем более драгоценностям, продал его утром какому-то отдыхающему за сто рублей.