Лондон, любовь моя - Майкл Муркок

— Это так же ужасно, как то, что происходило в Германии перед войной. — Алиса занялась ранами своего мужа. — Ну, как показывают в хронике. Зачем было с ними воевать?

— Мы не просто воевали, — ответил я. — Мы защищались, когда напали они.

— Это несправедливо, — заметил Момбажи, приходя в себя. — Вы слишком молоды, чтобы это помнить. Когда напали на Польшу, мы пытались что-то делать. Мы не были такими плохими, какими вы, молодые, пытаетесь нас изобразить, да и во время войны не было никаких расовых барьеров, нигде практически. Это и американцы заметили. Там, в Америке, мы с Алисой не смогли бы пожениться. Во всяком случае, это было бы нелегко.

— Теперь мы движемся вспять, — сказал я. — Классовая система — это самый удручающий аспект нашей культуры, который в конце концов нас всех придушит и уцелеет даже тогда, когда вся страна будет лежать в руинах.

— Руины, — оптимистически заметил Момбажи, — тоже не вечны.

Я вспомнил «Фау-2».

Я лежал на спине в чьем-то саду и смотрел, как вокруг рушатся стены и падают осколки, сотрясая землю и взметая вверх тучи земли и пыли. Я не мог пошевелиться. Я лежал в яме, похожей на неглубокую могилу, и мое лицо было присыпано стеблями розово-золотистой наперстянки. И теперь, когда я пишу все это, я чувствую ее запах. Я наблюдал за могучими приливами и отливами белого и серого дыма, призванного удушить всех нас, лежащих на песке на краю света, и потом я почувствовал, что всю нашу планету разорвало на части и единственным уцелевшим остался я, плывущий в пространстве. Дым и пыль были такими горячими, что обжигали мне ноздри и легкие и так забивали горло, что было почти невозможно дышать. Я был прижат чем-то не очень тяжелым, но никак не мог освободить ноги. Думаю, на мне лежал кусок человеческого тела. Дым накатывал все ближе, но обвал прекратился. Установилась странная тишина. Дым был гуще, чем когда-либо. Потом я увидел какую-то фигуру, двигавшуюся в этом дыму. По характеру ее скачкообразного, послушного потокам воздуха движения я сначала принял ее за сигнальный баллон, а потом — за фигуру мальчика. На миг я подумал, что это скачет моя собственная душа, отделившаяся от тела и пытающаяся найти путь к небесам, но тут тень упала, а потом снова поднялась и — оказалась фигурой человека, который в одной руке нес куда более крупного, чем он сам, мужчину, а в другой — хрупкое женское тело. Он поднялся на фут или два над землей и уплыл обратно в толщи дыма.

Как и все, я давно уже привык к мысли, что меня убьют, и потому предположил, что это видение было намеком на ждущий меня мир. Но тут та же самая фигура, уже с пустыми руками, снова выплыла из дыма, склонилась надо мной и, ласково улыбаясь, протянула ко мне маленькие ручки. Я узнал его. Я называл его Марципаном-волшебником. Место, где я впервые встретил его, находилось всего в миле или двух от того, где я лежал теперь. И пусть на нем не было головного убора, он был по-прежнему одет в матросскую форму и был черен как смоль. У него было самое ласковое выражение лица, какое мне когда-либо приходилось видеть. Наверное, я плакал и думал, что вижу призрака, ибо я был впечатлительным ребенком и мне уже доводилось встречаться с привидениями.

Склонившись ниже, черный моряк коснулся меня и спросил, цел ли я, и я ответил, что, кажется, цел.

— Прямо за тобой один или два неразорвавшихся снаряда. — Его странный акцент подействовал на меня чрезвычайно успокоительно. — И мы не знаем, когда они вздумают взорваться. Ты чувствуешь свои ноги, можешь пошевелить пальчиками?

Я ответил, что ноги немного болят, но, кажется, с ними все в порядке, и потом я увидел, как он откатил что-то в сторону от моих ног и мягко ощупал мои руки, ноги, ребра и голову. Меня потянуло в сон, наверное, из-за того, что я наглотался дыма, и тогда он взял меня на руки, и мы взлетели. Он обладал нечеловеческой силой, ведь я был не многим легче его. Бушмен одного из южно-африканских племен, он был сейчас в отпуске и приехал навестить подругу, которая жила в Брикстоне. Они отправились по магазинам, когда упали ракеты «Фау-2». Она была слегка контужена. Он остался помочь живым выбраться из-под обломков и уже успел спасти мою мать, но она мало что запомнила и говорит, что летал он только в моем воображении: это, мол, из-за Питера Пэна.

Тем не менее я запомнил одну его фразу, которую в то время счел цыганской: Екardtniupasigillgia!

Много лет спустя, встретившись с ним вновь, я спросил Черного капитана, что означает эта фраза. Я не стал говорить ему, при каких обстоятельствах услышал ее. Он очень удивился.

— Этотак называемый нижний хиндустани. На нем говорят во всех портах и на всех кораблях в морях вокруг Индии. Если работаешь на этих маршрутах, без него никак не обойтись. А фраза эта значит: «Человек свалился с неба!»

Я так и не рассказал ему, где услышал эти слова, и, наверное, так никогда и не узнаю, кто их произнес. А он умел как-то пресекать мои расспросы на эту тему.

Тем не менее я абсолютно уверен в том, что Черный капитан летал. Я знаю, что если бы он не умел летать, то не смог бы меня найти за те несколько минут, пока ракеты не начали падать снова. А он никогда не отрицал своего умения летать, хотя и отказывался это подтвердить.

— Если это случилось, — сказал он мне однажды, — то это было чудом, а чудеса обычно быстро кончаются, часто еще до того, как ты сообразишь, что происходит.

Увидев мое замешательство, Черный капитан ласково рассмеялся.

Топор и плаха 1969

С довольным видом пробираясь сквозь заполненные людьми рыночные ряды Брик-лейн, мистер Кисс обратил внимание на то, что сикхи и бенгальцы уже взяли верх над евреями в их традиционном занятии. Ростовщики и портные, которых раньше звали Гольдштейнами, Годзинскими, Литваками или Пашовскими, теперь назывались Дасами, Пателями, Ханами или Сингхами. Это не помешало, разумеется, сохранить экзотический характер их лавочек, который по-прежнему оживлял серые, обветшалые улицы Уайтчепела. Пространство между ними было заполнено торговцами кокни, предлагавшими фальшивые редкости, часовщиками, дельцами из «Короны и якоря», продавцами фарфора, религиозными фанатиками, вечно торгующимися старушками и узкоглазыми детьми. На первых этажах расцветали маленькие кафешки, бок о бок с кебабами, пирожками и пюре продавались калачи, а прямо напротив киоска с драниками ютилась китайская лавочка с едой навынос. Не обращая внимания на лотки, заваленные кучами тряпок, барахла, костюмов, дешевых игрушек, школьных учебников и виниловых пластинок, Джозеф Кисс остановился у прилавка дешевой итальянской бижутерии и подождал, пока его догонят Дэвид Маммери и Данди Банаджи.

— Это подтверждает мою точку зрения. Плохой вкус универсален, тогда как хороший — специфичен. Этой ерундой восхищаются на всех континентах земного шара. Ее можно обнаружить в Лос-Анджелесе и Чикаго, Париже и Гамбурге, Тель-Авиве и Багдаде, Бомбее и Пекине, Сиднее и Токио.

Ну, например, эти часики в виде солнца с лучами. Куда бы вы ни направились, везде их найдете. Но вот у арабов, друзья, — уникальный вкус. Посмотрите, насколько они талантливы в архитектуре. Как, впрочем, и англичане, французы и американцы. — Он взял в руки деревце, раскрашенное в золотистый цвет. — Вот это хорошо пойдет и в верховьях Амазонки, и в Папуа, и на Золотом Берегу, и в Уксбридже, Сен-Дени, Окснарде или Скоки. — Он выбрал лампу в виде лошади и уродливую кошку. — Триумф таблоида, мыльной оперы и блокбастера, воплощающих и диктатуру и демагогию, легко объясним! Сколько с меня? — поинтересовался он у хмурого хозяина-сикха, смотревшего на него с явным подозрением.

— Пятнадцать фунтов. — Сикх вернул дерево на его место рядом с серебряным заварочным чайником. — Это меньше, чем они стоили мне, приятель. — И когда мистер Кисс, словно в подтверждение своих речей, положил все обратно на лоток и двинулся дальше, сикх на это не обиделся, а скорее обрадовался.

хум пати усе ко диа эта шикса ну-ка покажи что за шлок унд цу феркюндиген дас ангенеме ярdec херрн он старый шаман вуду меня прикалывает я ему дам прикалывает

— А вот кто нам засвидетельствует моральный облик! — произнес мистер Кисс.

— Кирон? — Маммери перевел внимание на своего друга. В такой толпе он всегда чувствовал себя неуютно и обливался потом.

— Да! Веселый разбойник с большой дороги и его братец. Какое-то время я недоумевал, где он добывает деньги на дорогую одежду и машины, — сказал мистер Кисс, остановившись в проходе в ожидании застрявшего в толпе Данди Банаджи. — Было очевидно, что он не занимался обычным воровством, хотя, по словам Мэри, Кирон хвастался ей своими приключениями в Хэмпстед-Хите. Она думала, что он торгует машинами. В конце концов их поймали. Но на это ушло несколько лет. Несколько добровольных помощников полиции устроили для них ловушку. Патси все еще в больнице. Красавчик Кирон знакомился с гомиками, а Патси потом избивал их и грабил.