Между жизнью и честью. Книга II и III - Нина Федоровна Войтенок

со своим дядей Пысенок Михаилом Андреевичем. Это было на майских праздниках. Как сейчас, вижу сидящих за столом дядю и моего крёстного Сычёва Александра Степановича, боевого друга отца. Ворошу в памяти услышанное, и горькое сожаление бередит мою душу: если бы я знала, что встану на литературную тропу, я каждый день бы просила героев войны рассказывать о военном пути. Какое гордое и горестное богатство передала бы потомкам!

Вот что я вспоминаю из услышанного в тот майский день.

Оба печальных гостя горевали о том, что не сидят за столом втроём. Дядя Миша объяснял причину столь раннего ухода отца. Вспоминал, как в сентябре 1942 года вытащил его из горящего танка. Танк мчал вперёд, круша всё на своём пути.

Помню, здесь его перебил крёстный.

«Ну да, недаром же его звали безбашенным», — с горькой усмешкой произнёс он.

Дядя продолжил свой рассказ, говорил, что это сражение было жутким зрелищем. Говорил, что отец был без сознания, весь залитый кровью. Из экипажа уцелел только он и командир танка.

Примечание. Я нашла командира танка, хоть в наградном отца была только фамилия «Парамонов». Но об этом во второй книге трилогии.

А ещё дядя сказал, что отец, когда пришёл в себя от тяжелейшей контузии и тяжёлого ранения, категорически отказался уезжать из полевого госпиталя в тыл.

«Ему нельзя было отрывать голову от подушки, — рассказывал дядя, — а он, увидев меня, глаза вытаращил, руки тянет, а сказать ничего не может. Я его успокоил, погладил по голове, как ребёнка. Глаза Фёдора заблестели, он заскрипел зубами, видно, слёз стыдился. Одно только шептал: „Ты живой, браток, ты живой… А я думал…“ Он так и не сказал, что думал».

Дяде врач сказал, что папка, на удивление всех, быстро шёл на поправку. Дядя Миша смог появиться у папки только единожды. Вскоре их пути разошлись.

«А я знаю, что он думал, — грустно сказал крёстный, — думал, что ты погиб в окружении. Федька часто вспоминал, как пытались в составе трёх танков прорваться к вам, доставить хотя бы провиант, но не смогли. Отчаянный он был, без страха. Столько со смертью встречался и побеждал. Мы же с ним встретились в 1943 во время учёбы в танковом училище, да так и прошли рядом, пока смерть не разлучила. Учёба… Какая (…) там учёба!? Он хоть уже и навоевался, и настрелялся. А я если пять раз выстрелил на учёбе, то хорошо. Да и учёбой не назовёшь то время, то один приедет со словами: „надо, ребята, помочь гада уничтожить“, то другой приказ. Так и воевали вместо учёбы. Ну, ничего, живы вот».

Дядя, усмехнувшись, сказал тогда, мол, на войне, кто как выживал, выбор был у каждого, но не каждый делал его правильно, на кону стояли ЖИЗНЬ и ЧЕСТЬ. Насмотрелся я на своей службе. Не всё солдаты были самострелами, бывали и высокие чины.

Крёстный полюбопытствовал, как различали самострелов. Дядя сказал, что у самострелов вокруг раны всегда ожог оставался, так как выстрел с близкого расстояния.

Я запомнила фамилию, созвучную с фамилией нашего агронома. А теперь вот, изучая документы, наткнулась вновь на неё и вспомнила рассказ дяди Пысенок Михаила Андреевича, санинструктора.

Так уж случилось, что перевязывать рану генералу пришлось дяде Мише. Генерал по взгляду понял, что санинструктор догадался, что он сам себе прострелил ногу, хоть и сделал это через хлеб во избежание ожога.

Сначала «вояка» потянулся за оружием, но потом, махнув рукой, брезгливо сказал: «Всё равно все передохните тут». Приказал выломать хорошую палку, чтобы добрести до самолёта, который прибыл за командующим армией Михаилом Ефремовым.

Помню, дядя горько сказал о том, что народ нужен только для защиты дармоедов.

Примечание. Из открытых документов мы знаем, что командарм Ефремов отказался покидать своих солдат, приказал, погрузить на прибывший самолёт знамёна и тяжелораненых.

Дядя тоже занимался погрузкой и видел, как генерал залез в самолёт, заняв место тяжелораненого.

«Вот тебе выбор, — подытожил дядя. — А до самолёта двигал быстро сам, боялся, что без него улетит… Нас вышло из окружения совсем горстка. Обессилили от голода и холода, мы же в валенках ходили, а кругом вода уже была»…

Вот как вспоминают то страшное время те, которым удалось выйти живыми из окружения.

«Голод — страшное дело, страшнее пули, страшнее смерти. Голодали до крайнего истощения, уже давно были съедены свои разваренные ремни и подошвы найденных сапог. С самолётов сбрасывали мешки с сухарями, которые часто попадали к немцам или на контролируемые или участки. Тогда сухари могли стоить нам жизни».

Но несмотря на это, озверевшим стадом армия не стала, армия оставалась армией, не терявшей братства, человечности, чувства локтя и главного — способности сопротивляться.

«Мы верили, — говорил мой дядя Миша, — что в боях под Вязьмой мы заслоняли Москву».

В марте 1943 г. наши войска все-таки взяли Вязьму.

Считается, что действия 33-й армии по овладению г. Вязьма являются составной частью наступательной Ржевско-Вяземской операции.

В боях за с. Городок Белорусской ССР 16 октября 1943 года был тяжело ранен в левую руку с повреждением кисти, после чего ампутировано 2 пальца левой руки, а так же имеется атрофия левой кисти.

Долго находился на лечении. Домой прибыл только в феврале 1944 года.

Всегда с «наградой»