Реквием - Робин Янг

Ступая на мост, Жак поскользнулся в грязи и упал. Гвардейцы двинулись его поднять, но он отмахнулся и, ухватившись за шаткие перила, встал сам. Жоффруа де Шарне хромал сзади, зафиксировав взгляд на его израненной спине. По доскам гулко стучали кольчужные сапоги гвардейцев.

Когда процессия пересекла мост, за дело принялись палачи, жестами показывая гвардейцам привязать узников к шесту. Шарне упал, не в силах идти дальше. Горожане, тесня друг друга, пытались разглядеть, что там происходит. Грубо растолкав гвардейцев локтями, Жак подошел к Жоффруа и согнулся над ним. Король наблюдал за этой сценой, недовольный нерешительностью гвардейцев. Никому не было ведомо, что сказал великий магистр, но вскоре Жоффруа с трудом поднялся на ноги и два измученных старика бок о бок двинулись к кострищу.

На вязанки хвороста палачи положили широкую доску, по которой гвардейцы провели тамплиеров к шесту, где привязали спиной к спине. Кострище, поставленное достаточно высоко, мог видеть с берега каждый. Палачи вернулись и убрали доску. Затем один из них принял из рук Гийома Парижского факел и под одобрительный гул толпы сунул в вязанку с хворостом. Вспыхнуло оранжевое пламя. Второй палач то же самое проделал с другой стороны. Запалив костер со всех четырех углов, палачи отошли.

Низ столба засветился, зашипело горящее дерево, посыпались искры. Дым становился гуще, и тамплиеры закашлялись, их тела напряглись в путах. Но палачи были опытные и постарались развести костер как надо. Король повелел сделать огонь медленным, и еретики не задохнулись раньше времени от дыма. Обычно, когда языки пламени начинали лизать ступни приговоренных, они кричали и взывали к милосердию. Некоторые молились. Так что никого не удивило, когда прозвучал гулкий голос Жака. Но слова его оказались не такими, как все ожидали.

— Говорю пред небесами и землей, и все вы тому свидетели: орден тамплиеров ни в чем не виновен. — И без того сиплый голос великого магистра стал еще глуше от дыма, но пронизывающая его властность заставила всех замолкнуть. — Христос ведает о нашей невиновности, как ведает и о злодействе тех, кто возвел на нас поклеп. И я говорю всем вам: скоро этих людей за совершенные ими преступления Бог призовет к ответу. Ибо никому из смертных, ни королю и ни папе, не удастся спрятаться от его суда!

Из толпы не последовало никаких веселых выкриков и насмешек. Пламя поднялось, и некоторые отвернулись, но Филипп, бледный лицом, продолжал напряженно смотреть, как горят тамплиеры.

На левом берегу, прямо напротив острова, предсмертным словам Жака сурово внимали двое в плащах с надвинутыми на головы капюшонами. Оба они были высоки ростом и, несмотря на возраст, крепки сложением. Правда, один стоял, тяжело опираясь на трость. Его отброшенные назад седые волосы открывали прочерченное глубокими морщинами лицо. Отсутствующий правый глаз прикрывала кожаная повязка.

— Кажется, как будто он знает.

Уилл повернулся к Роберу.

— Думаю, это знание ниспослано ему Богом.

Робер не отрывал взгляда от фигур великого магистра и Шарне, вокруг которых бушевало пламя.

— А себя мы можем в чем-то упрекнуть?

Уилл глянул на отражение костра в воде.

— Нет.

— Надо же, — удивился Робер. — В первый раз за много лет ты отвечаешь так уверенно.

— Наше путешествие длилось долго, и у меня было время подумать. Понимаешь, Робер, все великие империи в конце концов гибли. Ничто не вечно. Мир меняется и душит в своих конвульсиях тех, кто отказывается измениться вместе с ним. — Он замолк, нахмурившись. — Думаю, этого Эврар не понимал. Его вера была сильнее, чем моя, но он не видел и не желал видеть перемен, происходивших в мире. Между тем они-то и делали невозможным осуществление его планов. Он полагал, что «Анима Темпли» будет существовать, пока существует Темпл. Я думаю иначе. Темпл погиб, но его душа осталась. И она будет жить, пока живы мы.

— То есть ты считаешь, мы можем продолжать действовать?

— А мы уже действуем.

Робер сдержанно рассмеялся.

— Пожалуй, ты прав.

Они отвернулись от костра и начали протискиваться сквозь толпу. Уилл без трости ходить уже не мог — давали знать полученные в королевской тюрьме увечья. Отойдя подальше, он передал Роберу сумку.

Когда тот забрасывал ее на плечо, она раскрылась, и на мгновение мелькнула белая ткань.

— Надену в последний раз, — тихо проговорил он.

— Жаль, я не могу это сделать с тобой, — сказал Уилл.

— Мне тоже жаль, — ответил Робер и кивнул на ожидавших в конце улицы двух крепких мужчин в таких же темных шерстяных плащах, как на нем и на Уилле. — Но мне помогут эти славные рыцари. — Он кивнул. — Дело должно быть сделано. Ты принял правильное решение. Крестовый поход надо остановить.

— И одновременно отомстить тирану.

Друзья пожали руки. Уилл дождался, когда Робер и его рыцари исчезнут за углом, и пошел прямо. А сзади костер продолжал пожирать тела двух последних героев Темпла.

Доминиканское приорство в окрестностях Карпентраса, королевство Франция 20 апреля 1314 года от РХ.

— Боюсь, ваша милость, помочь его святейшеству я уже не силах, — тихо произнес лекарь. — Путешествие из Парижа окончательно доконало понтифика.

Кардинал кивнул:

— Мы будем молиться за его душу.

Он сделал знак двум доминиканцам в черных сутанах проводить лекаря и вошел в покои, где у большой постели стояли еще три кардинала Священной коллегии.

Папа Климент лежал с полузакрытыми глазами. Его покрытое смертельной бледностью лицо было лишено плоти и крови. Все съела болезнь, терзавшая понтифика много лет. Она превратила его тело в пустую скорлупу, где еще каким-то чудом слабо дребезжали планы и надежды. Когда вошедший кардинал взял его руку, он пошевелился и прерывисто задышал.

Снаружи колокол возвестил о службе девятого часа. В отдалении захлопали двери — монахи отправлялись на молитву. Глаза Климента открылись. Минуя склоненные головы кардиналов, он остановил взгляд на висевшей в ногах кровати картине — вышитом на шелке изображении Иерусалима. По его щеке скатилась слеза.

— Нет, — прошептал он, вглядываясь в возносящиеся в небо золотые купола. — Уходить рано. Я должен это увидеть.

— Что вы сказали, ваше святейшество? — спросил один из кардиналов, наклонившись.

Климент чуть повернул к нему голову.

— Ведь я обещал Раулю.

— Кто такой Рауль? — мягко проговорил кардинал, державший руку папы. Остальные печально качали головами.

Когда колокол перестал звонить, рука папы выскользнула и вяло упала на простыню.

Замок Винсеннес, королевство Франция 29 августа 1314 года от Р.Х.

Оставив охотничью группу далеко позади, Филипп пустил белую кобылу во весь опор. Ему не терпелось оказаться в лесу. Он мчался галопом по вьющейся между деревьев дорожке, сжав поводья в одной руке. На другой, согнутой в локте, сидел сокол-сапсан, подарок зятя Эдуарда. После смерти Мейден в прошлом году Филипп ни разу не охотился и сильно стосковался по милой его сердцу забаве. Сэр Генри как следует обучил сокола, и теперь предстояло проверить его характер.

Многие месяцы король сидел безвылазно в Париже, чувствуя себя запертым в клетке. Смерть папы Климента осложнила дела. Понтифик издал буллу, объявляющую переход богатств Темпла к госпитальерам, но не было документа об утверждении Филиппа великим магистром этого ордена. Король чуть ли не каждый день призывал к себе Гийома де Плезьяна и Пьера Дюбуа, требуя решить проблему. Наконец ловкие законники нашли выход, представив госпитальерам длинный список расходов и судебных издержек, какие имел король, занимаясь делами тамплиеров. Если рыцари святого Иоанна желают получить во владение собственность Темпла, то должны эти расходы компенсировать. В конце концов Филипп получил все, что хотел. Смерть Климента освободила его от необходимости притворяться, будто он занимается подготовкой Крестового похода, а госпитальеры медленно наполняли монетами опустевшие королевские сундуки.

Филипп скакал, морщась от уколов власяницы. Он некоторое время ее не носил и отвык. Сквозь листву просвечивало розовато-золотистое небо. Солнце только начало подниматься. Днем опять будет жара, но сейчас окутанный туманом и омытый росой лес казался ему бесплотным, неземным, сотканным из серебряных паутин и перемещающихся теней. С деревьев резко взлетали испуганные топотом его коня птицы. Услышав сзади лай собак, Филипп обернулся. Никого из охотничьей группы не было видно. Тогда он развернул кобылу и поскакал назад, откуда слышались крики и рев рожка. Группа собралась на опушке. Егеря с трудом сдерживали собак.

— Что там? — крикнул Филипп, приближаясь.

— Они почуяли запах, сир, — ответил егерь, хлестнув пса палкой, чтобы тот замолчал. — Олень, я полагаю.