Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - Джеймс Купер

— Чем вызвана твоя просьба, Питер, мне непонятно; но она мудра и соответствует Божьему закону, поэтому я ее исполню. Желаю тебе удачи в этом сезоне. Когда мы встретимся снова, Бурдон и Марджери будут единой семьей, если только послушают меня, а ты убедишь свой народ, что он происходит от потерянных племен. Прощай же, Питер! Прощай!

И они разошлись в разные стороны. Индеец улыбнулся напоследок с холодной вежливостью, хотя его кровожадные планы по отношению к миссионеру ничуть не изменились. При теперешнем образе мыслей он делал исключение только для Бодена и Марджери. К девушке он испытывал непонятно почему теплое чувство, а ее возлюбленного решил пощадить из-за суеверия и страха перед таинственной колдовской силой бортника. А может быть, рядом с бушевавшим в груди дикаря огнем мести теплился слабый луч человечности, но настолько слабый, что Питер и сам его не замечал. Объятый страстным желанием возмездия, Питер был тверд в своем намерении сохранить жизнь только тем, кого он советовал пастору Аминь обвенчать, чтобы использовать их союз как мистический довод в пользу Марджери. Краснокожие американцы настолько привыкли к безжалостным расправам, что сурового вождя не беспокоила мысль о том, в какой ужас повергнет спасенных им людей гибель товарищей. Оставим, однако, Круглую прерию индейцам, а сами вернемся к остальному обществу.

Миссионер бросился со всех ног вслед за своими друзьями. Боден и Марджери вели на ходу беседу, которая помогла им обратиться мыслями к себе и своей жизни. Выше уже говорилось, что по этой местности недавно прошелся пожар, поэтому ее покрывала совсем свежая трава, нисколько не затруднявшая движение идущих. Солнце клонилось к зениту, и Бурдон вел свою веселую ласковую спутницу через рощицы, дарившие им благодатную в эту жаркую пору дня тень. Дважды они останавливались, чтобы испить из чистых холодных источников воды, соперничавшей прозрачностью с воздухом. Это редкость для родников данной местности, хотя есть, разумеется, и исключения, и Марджери уверенно заявила, что тот, из которого они пили, течет не с запада, а с востока.

— Почему то, что мы имели в детстве, всегда кажется нам лучше всего последующего? — спросила Марджери, проведя несколько сравнений не в пользу той части страны, где они в это время находились. — Я не могу без слез думать о доме, который считаю своим родным и который был мне родным на протяжении многих лет. Ничто мне так не любо, как побережье и скалы в районе Куинсаnote 142. А вы так же с тоской вспоминаете родную Пенсильванию?

— Иногда. После того как я два-три месяца проведу в полном одиночестве, мне начинает казаться, что яблоко, картошка, даже стакан сидра из того места, где я родился, слаще всего меда, собранного пчелами в Мичигане.

— Я никак не могу взять в толк, Бурдон, как это человек с вашим складом характера может желать пребывать в полном одиночестве; а ведь говорят, с ваших же слов, что заняться вашим ремеслом вас побудила сперва склонность к уединению.

— Это убедительный пример того, что образ жизни способен сильно воздействовать на человека и может даже изменить его натуру. Одним нравится идти по следу оленя; других влечет к себе рыбная ловля. Мне же хотелось охотиться на пчел, а при случае и на других животных. А когда ты по горло занят охотой, добычей меда и доставкой его на рынок, у тебя почти не остается времени скучать без товарищей. Но мои вкусы меняются, Марджери; вернее, уже изменились.

Девушка зарделась, но тоже улыбнулась, и личико ее при этом выразило удовольствие.

— Боюсь, вы изменились не так сильно, как вам это представляется, — смеясь ответила она. — Сейчас вы думаете так, но, когда возвратитесь в селение, толпы людей будут вас раздражать.

— Тогда я вернусь на эти прогалины с вами, Марджери, и мы заживем здесь вместе, и уж конечно не в пример лучше, чем когда я был здесь один. Вы и жена Гершома перевернули все мои представления о том, как вести домашнее хозяйство. До вашего появления в наших краях я понятия не имел о том, как много может сделать женщина в простой хижине.

— Что вы, что вы, Бурдон, после стольких лет жизни в селениях вы не можете не знать этого.

— Так-то оно так, но я считал, что одно дело — жизнь в селениях, и совсем иное — на прогалинах. Что хорошо там, не годится здесь; а что хорошо здесь, не подходит там. Но за последние несколько дней Медовый замок так изменился, что я сам едва его узнаю.

— А вдруг он изменился к худшему и вы захотите все переделать, Бурдон? — не без лукавства заметила девушка, желая услышать заверения в противном, и тут же почувствовала, что она их услышит.

— Нет, нет, Марджери. Женщина взяла в свои руки бразды правления в моей хижине, и она отныне всегда будет там хозяйкой, если вы не измените своего мнения и не захотите избавиться от меня. Я поговорю с миссионером о нашем бракосочетании, как только мы останемся с ним наедине. Он так занят евреями, что для нас, христиан, у него не остается времени.

Щеки Марджери не стали бледнее при этих словах бортника, и, по правде говоря, у нее был весьма довольный вид. Будучи девушкой доброй и благородной, она иногда сомневалась, хорошо ли ей разлучаться с Гершомом и Дороти, но бортник ее убедил, что это не есть обязательное условие их брака. Они и раньше не раз обсуждали этот вопрос, да и сегодня уже немало было сказано, но Марджери не была расположена углубляться в эту тему и подхватила замечание Бурдона, чтобы перевести разговор в иное русло.

— В жизни не слышала ничего комичнее! — смеясь воскликнула она. — Подумать только, индейцы — и вдруг евреи.

— Пастор утверждает, что не ему первому эта мысль пришла в голову. Об этом много писали и до него, его заслуга лишь в том, что он вторит этим авторам и видел индейцев, то бишь евреев, собственными глазами. Но вот и он, может сам держать ответ.

В этот миг пастор Аминь присоединился к компании, а вслед за ним подтянулся вплотную к ним и капрал Флинт, справедливо полагая, что ему уже нет необходимости из деликатности изображать из себя арьергард. Чтобы дать остыть добряку пастору, разгоряченному быстрой ходьбой, все замедлили шаг, продолжая начатый разговор.

— Мы тут говорили о потерянных племенах, — со слабой улыбкой сказала Марджери, — и о вашем предположении, будто американские индейцы являются евреями. Если вы правы и это так, то непонятно, почему так сильно изменилась их внешность и почему они утратили так много из своих древних обычаев и верований.

— Утратили! Удивляться следует иному — как они по прошествии двух тысячелетий и даже более того умудрились столь многое сохранить! Куда бы я ни взглянул, мне всюду бросаются в глаза зримые приметы происхождения этого народа. Вы, наверное, читали Библию, Марджери, — чего, к сожалению, никак не скажешь о всех жителях приграничья, — но вы-то, наверное, читали, поэтому в разговоре с вами я смело могу на нее ссылаться. Так вот, с вашего разрешения, я спрошу вас, помните ли вы место в Библии, где говорится о козле отпущения у древних евреев? Оно находится в Книге Левитnote 143, повествующей о многих таинственных обычаях, в том числе о том, что связано с козлом отпущенияnote 144.