Начало России - Валерий Шамбаров

Василий II и его окружение приходили к выводу – распоясавшуюся республику необходимо вразумить. Причем побыстрее, пока Казимир не выпутался из войны с крестоносцами. Тем не менее поход пришлось отложить. Летом 1455 г., как обычно, ждали татар. Они нагрянули словно по расписанию. Но их и встретили, как по расписанию. Армия Ивана Патрикеева была наготове, перехватила их на подступах к границе, «побита татар множество», а кого не «побита», были счастливы, что сумели ускакать.

На Новгород собирались зимой. А Казимиру великий князь и митрополит решили сделать своеобразное предупреждение – Русь может доставить ему очень и очень серьезные неприятности, для короля будет лучше не вмешиваться в ее дела. Полвека назад смоленский князь Юрий Святославович, изгнанный литовцами, увез с собой несколько святынь, в том числе чудотворную Смоленскую икону Божьей Матери Одигитрии, по преданию, написанную евангелистом Лукой. Она находилась в Москве, и смоленский епископ Михаил давно просил возвратить ее. Святитель Иона и Темный сочли, что пришла пора уважить просьбу.

Церемонию передачи наметили на 18 января 1456 г. Прибыла делегация смолян во главе с епископом. Но к этому времени в столице сосредоточились и полки из разных городов. Икону торжественно вынесли из Благовещенского собора, понесли по улицам. В процессии шел сам Темный с сыновьями, духовенство, а смоляне перемешались с москвичами, с тысячами воинов из Владимира, Устюга, Костромы, Мурома, Нижнего Новгорода. Это был праздник любви, праздник единения. Каждый чувствовал, что он и окружающие – одно целое. Русские. У Дорогомилова государь и его сыновья в последний раз приложились к иконе, епископ Михаил благословил их списком: он оставался в Москве вместо подлинника.

По дороге к шествию пристраивались жители окрестных сел и городов, потом их сменяли другие. А в Смоленске встречали перезвоном колоколов. Поклониться Одигитрии приехали люди из Витебска, Полоцка, Киева, Минска. Смешивались с сопровождающими москвичами и тоже чувствовали себя едиными, русскими. Благодарили и славили Василия II, митрополита. Казимиру было впору призадуматься – надежны ли будут его подданные, если дойдет до войны?

А на следующий день после проводов Смоленской иконы русская армия выступила на Новгород. И опять же, было от чего призадуматься. Давно ли Темный встречал татар с полутора тысячами бойцов? Теперь полки покидали места сбора по очереди, направлялись по разным дорогам, чтобы не мешать друг другу, легче наладить снабжение продовольствием и фуражом. Совершенствовалось и воинское искусство. При великом князе сформировалось подобие штаба, рассчитывали и согласовывали движение, поддерживали нити управления войсками.

Впрочем, новгородцы недооценили эти перемены. Их не трогали 16 лет, с ними заигрывали. «Золотые пояса» избаловались, считали себя неуязвимыми. Пугает Москва! Если так долго не задевала республику, значит, не уверена в своих силах. А Новгород давал отпор и немцам, и шведам, и тех же москвичей колотил на Двине… На вече постановили сражаться. Но народ откликнулся совсем не дружно. Даже пристрастный новгородский летописец обмолвился: чернь не желала воевать с великим князем, не являлась на призыв. Правда, удивляться этому не приходилось. Городская верхушка силилась отстоять свои права, а бедноту притеснял не государь. Ее-то притесняла как раз собственная верхушка.

Собралось 5 тыс. конницы. Но Гребенка Шуйский и Чарторижский получали донесения, что московская армия движется отдельными полками. Рассчитали – надо разбить авангарды, и Темный утратит пыл, можно будет завязать переговоры. А дальше вмешаются эмигранты, скажет свое слово Литва. Тем временем передовой корпус Василия II такой же численности, 5 тыс. всадников, с налета занял Старую Руссу. Командовали им Стрига Оболенский и Басенок. Из города впопыхах не удосужились вывезти казну, массу товаров. Нагрузили огромный обоз трофеев. Воеводы отправили его к государю, послали своих воинов сопровождать ценные грузы, а сами отстали. Старались разведать, что творится в Новгороде, рассылали дозоры.

И тут-то появилась рать Гребенки Шуйского и Чарторижского. Новгородцы снарядились, как они ходили на немцев: в доспехах, с тяжелыми мечами, длинными копьями. Со Стригой Оболенским и Басенком было всего 200 человек легкой кавалерии. Они стали отступать. Но оба командира не зря считались лучшими полководцами Темного. Загорелись дерзнуть, отличиться. Хотя дерзали не сдуру, четко взвесили: у них были матерые рубаки, прошедшие огонь и воду, против них – ополченцы. Воеводы вдохновили бойцов: нам ли бояться толпы изменников? Гнев государя страшнее, ему нужны герои, а не трусы. Слабые стороны новгородцев они подметили: тяжелое вооружение делало конницу громоздкой и неповоротливой.

Стрига и Басенок применили татарскую тактику. Удерживали подчиненных на расстоянии, чтобы не попасть под массированный удар в копья, и поливали врагов стрелами. Приказали бить не во всадников, закованных в латы, а в лошадей. Результаты превзошли самые смелые надежды. Раненные кони падали, взбрыкивали, сбрасывая седоков, о них спотыкались другие. Новгородское войско смешалось в кучу. А уж тогда воеводы кинулись в атаку. Засвистели сабли, а длинные копья и мечи в тесноте были лишь обузой. Кто-то в панике закричал: «Татары!» Силясь выбраться из давки, новгородцы сталкивались между собой. Но с грузом дедовских доспехов и удрать-то было трудно. Их догоняли, рубили, еще больше забрали в плен. Это казалось немыслимым – 200 смельчаков подчистую разнесли новгородское войско! Гребенка Шуйский и Чарторижский «убежа» с немногими приближенными.

Известие о разгроме вогнало Новгород в шок. Отрезвели даже самые горячие головы. Вместо воинственного бахвальства вече принялось выбирать делегатов на переговоры. Архиепископ Евфимий с боярами нашли государя в селе Яжелбицы. Он согласился мириться, но условия продиктовал сам, торговаться было поздно. Новгород выплачивал 8,5 тыс руб., а главное, отказывался от «древних прав», подаренных Шемякой. Снова признавал себя наследственной «вотчиной» московских государей, обязан был согласовывать с ними законы, не сноситься без их ведома с иноземцами, платить дань, не принимать эмигантов и прочих «лиходеев». Важнейшие документы отныне должны были скрепляться не новгородской, а великокняжеской печатью.

Но усилия Темного по оздоровлению и защите Руси начали приносить щедрые плоды и без войн. Той же весной 1456 г., когда Темный возвращался из Новгорода, тяжело заболел князь Иван Федорович Рязанский. По материнской линии он был внуком Дмитрия Донского. Его отец Федор Олегович и сам Иван держались за союз с московскими государями, признавали себя их «младшими братьями». Сближению немало способствовал и святитель Иона – он же переехал на митрополию из Рязани. А на смертном одре важное само собой отделилось от мелочного, честолюбие и амбиции стали ненужными. На первый план выходило другое: как уберечь свою многострадальную землю? Именно это должен был спросить с него Господь…

Участились набеги татар, не оставила поползновений Литва – ведь Казимир имел официальные права покровительства над княжеством. Наедине с совестью и перед Божьим судом Иван Федорович однозначно видел – Рязанщина может уцелеть только вместе с Москвой. Он отдал малолетнего наследника Василия, дочку Феодосию и все княжество под опеку Василия Темного. Князь отошел в мир иной, но его завещание оказалось мудрым и дальновидным. Василий II был глубоко тронут оказанным доверием, отнесся к поручению с большой ответственностью. Детей взял в Москву, поручил воспитывать с собственными сыновьями и дочерьми. В рязанские города поехали московские наместники, но управление они приняли от лица ребенка Василия Ивановича, подати собирали для него. Взялись налаживать оборону от ордынцев. Давняя вражда между княжествами окончательно угасала. Да и что было делить рязанцам с москвичами? Вместе-то получалось лучше, прочнее.

Увы, понимание общей пользы приходило совсем не просто и не ко всем. Миновало лишь несколько месяцев, и обнаружилась новая язва, причем в самом непредсказуемом месте! Князь Василий Ярославич Боровский считался одним из вернейших сподвижников Темного. Брат его супруги после переворота Шемяки пожертвовал уделом, выехал в Литву, собирал сторонников для борьбы… Но пребывание за границей не прошло для князя бесследно. Ему понравился Казимир, понравились литовские порядки – никто тебя не контролирует, не принуждает являться ко двору, в своем уделе можно быть полновластным хозяином. Василий Боровский подружился с местными панами, с евреями, они любезно помогли обустроиться на новом месте. Князю пришлись по душе литовские рассуждения о рыцарской чести, достоинстве. Ему говорили и о вере, излагали какие-то свежие теории, принесенные то ли из Германии, то ли из Чехии.