Витязь. Содружество невозможных - Любовь Колесник

— Ты все верно сделал, деточка. — Наталья Петровна лихо выпустила идеальное кольцо дыма и глянула на перерожденного орка каким-то мужским, чуть насмешливым взором — косметика на морщинках век была чуть скатана, что неожиданно придавало пожилой писательнице вид гламурный и истомленный, и даже манкий. — Только разве что опоздал чуть. Ну, да ты всегда любил яркие сюжетные ходы. Действовал в рамках своего образа. И ты уже никуда не успеешь. Не найдешь ее. Но все хорошо.

— Мы все для вас… персонажи книг, да? — беспомощно спросил Котов.

— Нет. — Наталья Петровна чуть рассмеялась. — И даже не архетипические психологические категории, как говорит Симочка.

— Семирамида Глаурунг, — пояснил Вадим. — Очень известная в своей области дама. Профессор психологии. Они познакомились недавно на одной конференции…

У Котика, у которого и так на душе было нехорошо, возникло ощущение ошейника. Золотого. И наручников. Но он глянул на Наталью Петровну — и отлегло. Чуть отлегло.

— Так трудно в моем возрасте найти подругу… единомышленника, — несколько томно произнесла Наталья Петровна.

— Какие ваши годы, — галантно, на рефлексе выдал Котов. И снова насупился.

— Пей, — подал голос Вадим.

— Сам пей.

— Я пью… я пью. Потому что не пойду с вами туда. — Вадим глядел в окно с неописуемой тоской. — Мне никак… Я местный, и мое место здесь — к сожалению…

Котик метнулся взглядом на стену — там у Натальи Петровны была развешана коллекция оружия. Мечи, шпаги, сабли, рапиры.

Мейн-кун открыл один глаз и медленно зевнул, показав комплект отличных белоснежных клычков в розовой атласной пасти.

— Да что ты, Димочка. Не волнуйся. Это все декоративное, — снисходительно сказала Наталья Петровна и набулькала Котику еще половину стаканчика. — И не суетись, тут поспишь. Постелю в гостевой комнате.

— А т-т-ты? — Орк уже не мог перестать думать и жадно глядел на жилистого, остро собранного Вадима. — Т-ты… откуда… т-ты…

— Я чувствую, — спокойно сказал тот. — Чувствую. И сожалею, что не пойду с вами. Так сожалею, что… — И подтянутый владелец «Хаябусы» разом опрокинул свой сахарный стаканчик. — Но я готов. — Он длинно потянулся к Котову и выдохнул спиртовой дух в орочье ухо. — И это все — настоящее.

— Все уже случилось как случилось, — выговорила Наталья Петровна. — Остались последние главы. Пара последних глав. Это не черновик. Вы писали сразу набело.

— С кляксами, — прошептал Котов. — С помарками…

На секунду его повело, и показалось, что в одном кресле вправду сидит волк, а на спинке другого — белая полярная сова… Но орк выправился и мужественно поднес стаканчик ко рту, падая, проваливаясь обратно в парчовые объятия кресла.

Алина проснулась удивительно легко. Выспалась. Постель — странная, простая, как квадрат, без подушек и немилосердно жесткая, почему-то оказалась удобной.

Никогда в жизни у нее не было лучшей постели.

Вчера.

Она смотрела, робея, в нечеловеческие глаза с вертикальными зрачками — и говорила о себе то, чего не рассказывала никому и никогда. По-девчоночьи задыхаясь от счастья и осознанного чуда.

Каждое горящее прикосновение инопланетянина, каждая опасная, острая ласка отзывались в ней невероятным пониманием собственной сути… и наслаждением.

Он не поцеловал ее ни разу.

Он просто не знал, что это такое.

Уши горели от укусов, шея сладко ныла. Алина подняла руку — на внутренней стороне плеч виднелись длинные розовые полосы от когтей.

Ноги дрожали.

Ей показалось, что несколько часов назад она упала в горячий водоворот. Горячий, мощный. Душный. Душный, да — она вспоминала длинную черную прядь, обвившую ее шею, и безумную смесь страха, восторга и благоговения. И счастья, которое не укладывалось в рамки каких-то слов, каких-то определений. Она почти теряла сознание, оставленная без воздуха, почти теряла… и таяла в жестких пальцах с острыми когтями, которые не знали никаких границ, никаких правил.

«Ничего не бойся», — шептали горячие губы и снова касались ее уха.

И она не боялась.

Рассудок просто подевался куда-то, улетел вслед за космическим ветром.

Кажется, она кричала.

И в который раз падала в бескрайний безмолвный простор, полыхающий протуберанцами звезд.

А теперь она, замотавшись в черную простыню из легкой, но очень плотной ткани, стояла у огромного, во всю стену, монитора, отображающего незнакомые сплетения небесных тел, и смотрела, как он спит. Красиво и трогательно, лежа на животе, закутавшись в кромешные черные тряпки — только торчало острое колено и перевитая жилами худая рука со смазанной меткой клейма.

Он, Мастер Войны.

— Никто и никогда, — сказал он, не открывая глаз. — Никто и никогда не видел меня спящим.

— Простите, — откликнулась она.

Почему-то она категорически не могла перейти с ним на «ты».

Даже теперь.

Особенно теперь.

— Все очень изменилось, — продолжил Мастер Войны. — Я и не чаял, что будет так. Что может быть так.

— Я тоже…

Он вдруг открыл глаза — полыхнуло белым звездным огнем.

— Я не стану рассказывать всего. Мне было непросто, но я воин, и никто не должен знать моих сомнений. — Он приподнялся на локтях и грациозным движением перекинул волосы за плечо. — Особенно ты. Я стоял перед выбором. Самым сложным выбором моей жизни. И я выбрал.

Мастер Войны поднялся, запахивая на себе темень простыни, как крылья. Черный квадрат ложа был между ним и Алиной.

— Я никогда не мог допустить и мысли, что захочу быть с женщиной, и с женщиной… твоего народа. Я не создан для любви, и плоть моя была рождена мертвой.

Девушка покраснела, опустила глаза.

— Я… — несмело выговорила она. — Не создана, ох… блин, даже и не думайте. Про плоть. Разве это важно?.. Но я бы очень хотела, чтобы вам со мной… было хорошо.

— Мне хорошо, — сказал он, — мне необыкновенно хорошо, Алина.

— А можно… к вам? — спросила она.

— Нужно, — ответил он и протянул руку.

Позже Алина стояла у мониторной панели и расчесывалась. Его гребнем. Странным, металлическим, с остро наточенными зубцами — наверное, даже зубная щетка была тут тайным оружием. На корабле нашлось, где привести в порядок платье, а вот колготки уже никакому приведению в порядок не подлежали.

И туфли.

Их не было.

— У вас нету… обуви для меня?

Алина пошевелила босыми пальцами. Ногти были накрашены алым лаком, который почему-то доводил Мастера Войны до неописуемого состояния. И если это была бесчувственная плоть… То есть она была да, бесчувственна, и от этого становилось и тоскливо, и щемяще-жалко, и страшно. Но внутри этой плоти полыхал такой огонь, такой неистовый и истинно мужской характер, что совсем не хотелось застревать в печали, а хотелось — лететь вперед, к звездам — с ним.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});