И аз воздам - Надежда Попова

Георг фон Киппенбергер встретил гостей в комнате, каковая явно не была жилой и даже не предназначалась для каких-либо служебных нужд хозяина резиденции: войдя, Курт уловил слабый запах старой пыли, стол напротив распахнутого окна был пуст, если не считать одинокой старой чернильницы, у стены справа один на другом высились два огромных сундука, слева — старая широкая скамья, и посреди комнаты, у стола, утвердился огромный стул, один из тех первых образчиков сего предмета мебели, что по ощущениям напоминали пыточное кресло. Епископ сидел на нем прямо, точно король, позирующий рисовальщику, и при виде вошедших не сделал ни единого движения навстречу. Визитом хозяин Альтенбурга явно был недоволен, а кроме того, столь же явно постарался не допустить майстера инквизитора ни в одну из комнат, что лишь подтверждало версию нарочитого удаления всей прислуги и обитателей с глаз долой.

Бойко сработано, мысленно похвалил Курт, локтем выдвинув сопровождающего в коридор, и закрыл дверь перед его носом.

— Благодарю, что согласились меня принять, Ваше Преосвященство, — заговорил он, не дожидаясь приветствия либо же его показательного отсутствия и, помедлив, кивком указал Нессель на скамью у стены; ведьму, молча усевшуюся ближе к дальнему углу, фон Киппенбергер проводил холодным взглядом, полувопросительно изогнув бровь, и Курт пояснил: — Мой expertus. Посему благодарю вас также за то, что избрали для нашей беседы отдаленную комнату и не созвали в нее множество ненужных свидетелей.

Епископ шумно вздохнул, недовольно искривив губы и кивнув, отчего его тяжелые брыли неприятно колыхнулись.

— Сегодняшнее происшествие и впрямь стоит обсуждения с представителем Конгрегации, — заметил он тяжело, — а майстер Нойердорф, насколько мне известно, пребывает в болезни…

— Да, — подтвердил Курт. — Последние пару лет. Надеюсь, вы не станете делать вид, что этого не знали?

— Надеюсь, вы явились не для того, чтобы меня допрашивать?

— Надеюсь, не для того. Надеюсь, что мы с вами просто обсудим сегодняшнее происшествие как два служителя одной веры и одного дела, коему вы отчего-то решили не уделять внимания. Боюсь ошибиться, я не епископ и не могу сказать, в чем заключаются тонкости обязанностей при столь высоком чине, однако мне казалось, что при подобных, прямо скажем, невероятных событиях и тем паче — столь многочисленных людских жертвах пастырь должен со всех ног спешить оказаться как можно ближе к своим чадам, а не запираться в своем обиталище, точно при осаде.

— Со всех ног, говорите… — вдруг усмехнулся епископ горько, и в голосе его прозвучала настолько простая, обывательская тоска, что Курт на мгновение осекся.

Фон Киппенбергер приподнял край своего одеяния, с усилием выдвинув вперед правую ногу; от лодыжки до колена она была плотно стянута широким полотняным бинтом — неестественно толстая, негнущаяся, похожая на бугристое бревно.

— Erysipelas[64], — пояснил епископ, вновь тяжело подобрав ногу. — Ненадолго отпускает, а после возвращается с новой силой и, похоже, это уже навеки, а дальше будет лишь хуже и невесть чем для меня закончится. Лекарь уж намекал на совсем нехорошее… Даже по Альтенбургу я перемещаюсь с трудом и как правило при помощи служки, дабы ненароком не скатиться с лестницы и не сломать себе шею. Я, майстер Гессе, чту свой пастырский долг и исполняю его в меру сил, но путешествие отсюда к Бамбергу — дело для меня долгое, болезненное и требующее столь же хлопотной подготовки, каковая иному требуется для поездки в соседний город.

— Сочувствую вам, Ваше Преосвященство, — сбавив тон, чуть склонил голову Курт. — Не подумайте, что мне ваш недуг мнится чем-то несущественным или что я безучастен к вашим страданиям, однако же случившееся в Бамберге, как мне кажется, есть событие настолько нерядовое, что ради него стоило бы и похлопотать.

— Вот я и увидел воочию известную учтивость Молота Ведьм, о которой был так наслышан, — усмехнулся епископ, тут же посерьезнев: — А какое событие, майстер Гессе?

— Простите? — нахмурился он, и фон Киппенбергер пояснил, кивнув через окно на ворота Альтенбурга:

— Не более чем за час до вашего появления у входа в крепость появился горожанин — насмерть перепуганный и оттого невероятно косноязычный. Он так требовал впустить его, что привратник не осмелился отказать: было видно, что случилось нечто ужасное, о чем мне следовало знать. Его впустили, и я принял его, но из его путаных объяснений мало что сумел понять. А в то, что все же сумел…

— … не смогли поверить? — договорил Курт, когда епископ запнулся; тот тяжело кивнул:

— Наверное. Мне ведома ваша слава, майстер Гессе, и мне не надо напоминать о сожженном вами архиепископе Кельнском, прости его Господи, если это возможно, и я полностью отдаю себе отчет, что значит в вашем присутствии сомневаться в Господних чудесах или дьявольских кознях. Да и мой сан кое к чему обязывает, — вскользь усмехнулся фон Киппенбергер. — Однако описанное было поистине немыслимым. Я, разумеется, допустил, что случилось нечто выходящее из ряда вон, но вестник был совершенно очевидно не в себе, и я не знал, что с чем связано — его состояние с тем, что он увидел, или же то, что он увидел — с его состоянием. Посему послал вниз одного из своих людей, дабы он осмотрелся на месте, собрал необходимые сведения и доложил мне, как обстоят дела на самом деле и есть ли хоть доля истины в словах вестника.

— Где тот горожанин сейчас и как его зовут?

— Томас Блау, магистратский писец. Он возвратился вниз, в город: у него семья, которую он не захотел «покидать в этом ужасе».

— Магистратский писец… — повторил Курт. — Стало быть, во время происшествия он был в ратуше и все видел вблизи?

— Он так сказал. Но то, что он сказал… — фон Киппенбергер умолк, тяжело переведя дыхание, и негромко уточнил: — Однако ваше присутствие, майстер Гессе, как я понимаю, свидетельствует о том, что это не было ни пьяным бредом, ни порождением воспаленного разума?

— Не знаю, это зависит от того, что именно было сказано.

— Что во время вчерашней грозы трагически погиб майстер Хальс, — следя за лицом гостя, медленно проговорил епископ, — а сегодня утром горожане обвинили в этом женщину и сбросили ее в реку у ратуши…

— Девочку, — поправил Курт, — и не сбросили, а решили учинить всеми постановлениями запрещенное ныне испытание водой. Веревка оборвалась, когда по моему приказу девочку попытались поднять из воды. А в остальном верно.

— И из воды она поднялась сама.

— Да, Ваше Преосвященство.

— И учинила там…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});