Новый Мир ( № 5 2009) - Новый Мир Новый Мир

См. также: Евгений Ермолин, “Владимир Кормер, его время и его герои” — “Континент”, № 138.

См. также: Владимир Кормер, “Предания случайного семейства” — “Континент”,

№ 138 <http://magazines.russ.ru/continent>.

Елена Фанайлова. Принуждение к миру. — “ OpenSpace ”, 2009, 18 февраля <http://www.openspace.ru>.

“У меня есть два соображения. Одно — о том, как пережить насилие, совершаемое над тобою лично, с твоим участием; как осознать то, что в некоторых случаях ты и сам оказываешься насильником. Второе — о насилии как общественном феномене, общественном договоре. И вот последнее я сейчас чувствую гораздо острее, и оскорбляет оно меня гораздо больше”.

Игорь Фролов. Смертный грех Захара Прилепина. Нарцисс в литературе всегда ярок, потому что, любя в себе все, даже плохое, выглядит очень искренним. —

“НГ Ex libris”, 2009, № 7, 26 февраля.

“<...> Прилепин — писатель идейный. Не в смысле политики, а в том смысле, что он четко осознает главную идею своей литературы: за счастье платим несчастьем.

И старательно эту идею проводит. И тексты в этом случае делаются по рецепту: взял свою жизнь, нашел хорошее, нашел плохое, смешал — готово”.

“Кстати, о плохом и хорошем, но уже на стилистическом уровне. Автор часто вообще не озабочен поиском слов для выражения этических категорий „плохой-хороший”. Для первого существует проверенное слово „мерзкий” — „мерзкие пошлости”, „омерзительное лицо”, „мерзкое эхо поганого неумного мата”. Есть еще „отвратное юношество”, которое этим матом изъясняется. Есть и другие простые слова, прямо указующие на плохое, на содрогание героя при взгляде на все эти мерзкие лица и вещи. Это какой-то женский лексикон, я даже слышу интонации и вижу мимику женщин, передергивание плечами, с которым они произносят эти слова… Хорошему повезло не больше. Оно у Прилепина все „милое”, „замечательное”, „отличное” и просто „хорошее”. Первый рассказ в книге прямо так и начинается: „Все вокруг стало замечательным”. Мои претензии, конечно, не Прилепину, а Хемингуэю как прародителю всех этих милых, отличных и замечательных”.

Полностью статья будет опубликована в журнале “Континет”, № 139, 2009.

Андрей Хаданович. Торговцы воздухом. Эссе. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2009, № 2 <http://magazines.russ.ru/sib>.

“Белорусскому литератору, когда он не шибко лояльно относится к сегодняшнему политическому режиму, за редким исключением почти негде печататься, а читателю, соответственно, почти нечего читать. Потому таким важным делается фактор воздуха. Потому чрезвычайно вырастает значимость живых выступлений. Более того, эти торжества собирают чрезвычайное количество публики. 500 — 600 человек в битком набитом зале во время вечера поэзии для сегодняшнего Минска — далеко не предел. Такая публика много к чему готова: например, слушать поэзию без микрофонов, когда они отсутствуют по техническим причинам. Либо слушать читаное или пропетое слово на пленэре, когда чиновники запрещают пускать в помещение. Возможный ливень во время выступления, как ни удивительно, не станет преградой ни поэту, ни публике, а кое-кому даже подбавит энтузиазма. Но такая ситуация требует и другой поэзии — более внимательной, скажем, к стихии воздуха. Категория легкости, когда-то воспетая Итало Кальвино, — определяющая характеристика таких произведений. Повышенную роль играет анахроническая в Западной Европе, но абсолютно натуральная у нас традиционная версификация. Но традиционность эта компенсируется целым рядом приемов „завода” публики. Устное выступление требует виртуозности в ритмике. Неожиданная рифма, специальная инструментовка, игра словами, всякая формальная изобретательность и всякое нарушение ожиданий слушателей — качества, необходимые нашей сегодняшней поэзии; необходимые, извиняюсь, как воздух. <...> Я знаю молодого стихотворца, который считает главным критерием настоящей лирики способность хорошо запоминаться, сразу ложиться наизусть, — и целиком его понимаю. Не сумеешь прозвучать в плохих акустических условиях и запомниться с первого прослушивания — второй возможности может и не быть”.

Егор Холмогоров. О снах и вере. [Мельница. Дикие травы. Navigator Records . 2009.] — “Русский Обозреватель”, 2009, 24 февраля <http://www.rus-obr.ru>.

“Любите ли вы „Мельницу” так, как люблю ее я? Это вряд ли. Весной 2003 года в мой кабинет в редакции „Консерватора” ворвался мой добрый знакомый, назовем его М., и положил мне на стол самодельный диск со словами: „Послушай, это совершенно потрясающая русская фошистская группа” (в персональной мифологии этого знакомого слово „фошистский” не имело отношения ни к каким зигам-загам и значило примерно то же, что у ведущих „Эха Москвы”, говорящих это с обратным знаком, — то есть русское хорошего качества, не имеющее ничего общего с навязанными нашей родине псевдообщечеловеческими культурными и идейными трендами) . Отношение мое к пытавшимся играть в этой парадигме группам было, мягко говоря, скептичным — „идеологическая правильность”, порой с довольно отвратительным душком, там явно главенствовала над качеством. Поэтому, вставляя диск в плеер (помните, мы тогда ходили с такими лепешками на поясе?), я ожидал не слишком многого... И попал в потрясающий волшебный и мифологический мир, где слово и звук переплелись в неразрывном единстве не хуже, чем Полоз с его невестой. Попал в свой мир, который кто-то из абстрактных философских конструкций мановением руки превратил в песню... Переживание от первой встречи с „На Север”, „Оборотнем”, „Дверьми Тамерлана”, „Господином горных дорог” может понять только тот, кто сам пережил нечто подобное. „Ну ладно, — подумал я, — поете вы хорошо. Но как выглядите? Наверняка песни пишет сутулый мальчик-очкарик, а поет долговязая брюнетка с длинными, плохо промытыми волосами, воображающая себя Грейс Слик”. Каков опять же был мой шок, когда, открыв сайт группы (по счастью, он у нее имелся, „Мельница”, и это вновь поколенческий признак, рано сделала ставку на Интернет), я увидел фотографии белокурой небожительницы, воплощенного идеала умной русской красоты. Стало понятно, что „Мельница” — наше все. Эта музыка, эти слова, этот образ должны стать музыкой, словами и образом поколения. Что если есть „Мельница”, то, значит, есть зачем жить и ради чего бороться за будущее”.

“Человечеству недолго осталось отравлять планету”. Беседу вел Владимир Емельяненко. — “Профиль”, 2009, № 5, 16 февраля <http://www.profile.ru>.

Говорит Людмила Улицкая: “<...> со времен молодости задумываюсь об эволюции человека как биологического вида и строю по этому поводу проекты. Я не обзавелась термином „постхьюман”, но еще в те времена, когда занималась генетикой — это было около сорока лет тому назад, — считала, что человечество вступило в фазу острого видообразования. <...> По моим догадкам того времени, возникнет два подвида (вида, может быть) вроде элоев и морлоков, по Уэллсу. Такая перспектива и по сей день кажется мне не менее реалистической, чем ваш transhuman . Совершить рывок от hоmo sapiens к transhuman в состоянии люди, вооруженные высокими технологиями, большими средствами (в сегодняшней ситуации язык не поворачивается сказать „деньгами”, в этой области тоже идет грандиозное переформатирование) и другими ресурсами. Что происходит дальше — страшно выговорить. Я только намекнула на кошмар, который может начаться с момента разделения на высших и низших. <...> Существование одновременно постчеловека и человека вызывает в моей душе глубокий протест. В общем, пожалуй, я останусь с теми моими собратьями, которым не хватит денег на преобразование своего организма в человекомашину”.

См. также: Людмила Улицкая, “Надо учиться жить в новых обстоятельствах” (беседу вел Дмитрий Бавильский) — “Частный корреспондент”, 2009, 9 февраля <http://www.chaskor.ru>.

Владимир Шаров. Я пишу, чтобы увидеть и почувствовать что-то новое. Беседу вела Татьяна Ковалева. — “Культура”, 2009, № 6, 12 — 18 февраля.

“В 14 лет я прочитал Платонова. Отцу тогда подарили совсем „слепую” копию „Котлована”. С того момента он самый важный для меня писатель из тех, кто формировал представление о мире, за исключением, может быть, еще Артема Веселого, если говорить о революции и Гражданской войне. Думаю, понять русский ХХ век, особенно первую его половину, вне Платонова невозможно. Я доверяю ему независимо от того, как строится его сюжет или фраза, ни на секунду не сомневаюсь, что все, о чем он пишет, так именно было и есть. Искусство тех лет вообще фантастическое по талантливости и разнообразию во всех сферах — музыке, философии, живописи. Но я и так много чего слышал живого о том времени от людей любимых и близких. В 1957 году наша квартира служила таким „странноприимным домом”, стали возвращаться из лагерей и ссылок друзья отца, они оставались, ночевали у нас и рассказывали, рассказывали. И это „теплое-пережитое” запомнилось навсегда, сделало мой взгляд на ту эпоху более стереоскопическим”.