Т. Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков - Евгений Фирсов

В заключение подчеркнем, что интерес к творчеству Ю. Зейера, как в Чехии, так и за рубежом (особенно на Западе), не ослабевает, о чем говорят сравнительно недавние публикации о нем литературоведческого и культурологического плана[484]. В нашей стране наследие Ю. Зейера все еще ждет углубленного изучения. Современные исследователи отмечают универсальный пантеизм Зейера, сравнивая его литературно-философскую систему со спинозовской, а также с древнеиндийской философией. Зейер видит утешение перед вечностью в идее Всевышнего, в образе материализованной Земли, с которой в итоге соединяется человек. Несмотря на кажущуюся оторванность от реалий повседневного бытия зейеровских героев, они посредством экспрессивных «миражей» в духовном и социальном отношении многопланово связаны с современной действительностью.

Начинающему русскому слависту Н.Ф. Мельниковой еще в 1917 г. удалось увидеть своеобразие и богатство внутреннего духовного мира Зейера, его главных героев. И что особенно важно – ей удалось связать их искания с реалиями решающего этапа борьбы чешского и словацкого народов за национальную эмансипацию и государственную независимость.

В 1918 г. местопребыванием Чешско-словацкого Национального Совета (Отделение для России) становится Москва. Сюда переехал и Я. Папоушек, квартировался в чешско-русской семье состоящих в гражданском браке супругов Ростислава Ривнача и Надежды Филаретовны Мельниковой-Кедровой (по первому мужу). Ее второй муж Р. Ривнач (Řivnáč) являлся управляющим известного книжного магазина «М.О. Вольф», активно распространявшего тогда славистические издания, и входил в правление Союза чешско-словацких обществ в России. Обоих можно отнести к активным пропагандистам славянских культур и участникам т. н. всеславянского движения в России. В письме Мельниковой один из ее корреспондентов – славист Панасюк из Ростова-на-Дону летом 1916 г. писал в частности с одобрением о стремлении супругов Ривнач к тому, «чтобы чешские работы и художественные произведения выходили на русском языке в хорошем переводе, что Вам и Вашему мужу составит имя. Если не ошибаюсь, он (Ваш муж) (Р. Ривнач. – Е.Ф.) играет большую роль в чешско-словацком обществе. Если удобно, прошу Вас передать ему мой искренний привет и пару теплых слов по адресу высоко-культурного чешского племени, у которого нам – россам надо много и очень много учиться (выделено нами. – Е.Ф.)».[485]

В фонде Мельниковой-Кедровой-Ривнач в ОПИ ГИМ находится пара писем Ростислава Ривнача жене из Бутырок, датируемых летом 1918 г. Через несколько дней после ареста Ривнача подобная участь постигла и Ярослава Папоушека. Дальнейшая судьба Р. Ривнача (в отличие от Н. Мельниковой-Кедровой-Ривнач, с конца 1918 г. ставшей Папоушек, и Я. Папоушека) нам малоизвестна[486]. Пребывание Ярослава Папоушека в Бутырской тюрьме продолжалось с июля по декабрь 1918 г., когда при содействии наркома Л.Б. Красина (лично знавшего Папоушека) он был освобожден. И все это время шла его переписка с Н. Мельниковой-Кедровой.

В годы Первой мировой войны Н.Ф. Мельникова включилась весьма активно в деятельность обществ, выступавших за идею «всеславянского единства» на основе реализации права австрийских славян на национальное самоопределение и создания независимых государств с ориентацией на Россию.

В личной жизни в судьбе славистки во второй половине 1918 г. произошли большие перемены. В период с июля по декабрь разворачивается настоящий «тюремный роман». Она посещает в Бутырках и носит передачи одновременно и мужу Ривначу, и квартиранту Папоушеку, признавшемуся в письмах из заточения в любви к ней. Последовала взаимность, расторжение (в Бутырках!) ее брака с первым мужем и новые семейные узы с Я. Папоушеком. В самом конце 1918 г. оба очутились в Праге, где началась новая личная и творческая страница в их биографии.

На «бутырском эпизоде» Ярослава Папоушека стоит хотя бы кратко остановиться. В историографии нет никаких подробностей, кроме упоминания в чешских энциклопедических словарях о сроках заточения Папоушека в России в связи с началом вооруженного столкновения чехо-словацких легионеров с большевиками. После его ареста весь личный архив (включая дневниковые записи, которые он вел до того, как попал в русский плен), а также солидный блок материалов, касавшийся его деятельности в Правлении Союза чехо-словацких обществ в России и в Чехословацком Национальном Совете (отделение в России) остались в доме Н.Ф. Мельниковой. После их внезапного отъезда в Прагу уже в декабре 1918 г. личные архивы Папоушека и его новоиспеченной жены Мельниковой, видимо, были изъяты и остались в России, в ОПИ ГИМ, куда они были переданы. Письма Н.Ф. Мельниковой от мужа Ривнача и будущего мужа Папоушека из Бутырок (написаны на русском языке) мной опубликованы[487]. Остальные материалы в большинстве своем – на чешском и словацком языках.

В своем первом письме Ростислав Ривнач (он был арестован 26 июня 1918 г.) сообщал супруге, что ему предъявлено обвинение в материальной поддержке белочешского движения: «Подозревают, что я давал деньги чешско-словацкому войску, и что в моем деле имеется телеграмма в Киев – выдать офицерам жалование. Пришлось сказать, что у нас живет Папоушек. Телеграмма подложная. Может быть, это телеграмма о выдаче жалования служащим?» Ривнач обращался к жене с просьбой посодействовать, чтобы был допрошен председателем ВЧК Петерсом и подчеркивал, что никаких денег войску не давал и членом Чехо-словацкого совета не состоял. И далее писал: «Очень мне жаль Папоушека, если он пострадает из-за доноса на меня, но Бог даст, если арестуют, освободят, ведь насколько я знаю, и против него улик нет… Телеграмма подложная, или не имеет ничего общего с чешско-словацким восстанием, а подлый донос – на личной почве».

В другом письме от 13 июля 1918 г. Ривнач сообщал: «Я понемногу привыкаю к тяжелой тюремной жизни и время теперь как-то все-таки скорее проходит, чем в первые дни. Работать здесь что-нибудь почти невозможно – 24 человека в одной камере – из них приблизительно половина все «контрреволюционеры»: 3 грузина – очень милые юноши, один доверенный большой московской фирмы – латыш, 6 с.д. меньшевиков из Архангельска, 1 доктор, 1 музыкант из поповского отряда, 1 поляк – комендант красногвардейского польского батальона и несколько жителей из Павловского посада, заподозренных в поджоге Павловского Совета, – в свое время об этом много писали в газетах… Живем одними щами да кашей. Здесь в лавке почти ничего достать нельзя. Твой тебя искренне и крепко любящий Слава».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});