Как люди сотрудничают. Противостояние вызовам коллективных действий - Richard Blanton

притоком иммигрантов и смягчить угрозы здоровью и безопасности, включая пожарную опасность, болезни, этнические и сектантские конфликты, а также острую конкуренцию за дорогостоящие пространства. Я предполагаю, что подобные городские биосоциальные проблемы станут генеративными силами для социальных, технологических и культурных инноваций и изменений в направлении коллективных действий; только более коллективные правительства будут обладать необходимым институциональным потенциалом для облегчения городских недугов. Жители городов не только будут рады политическим переменам, но и могут дать им важный импульс (отмечу, что социолог Кастельс [1978] приводит этот аргумент для современных европейских городов). В качестве примера можно привести период правления династии Мин, когда система самоуправляемых кварталов (система баоцзя) была преобразована в структуру административных зон, управляемых наемными чиновниками центрального государства. Эта реформированная модель управления городом была установлена, в частности, в ответ на требования городской бедноты и среднего класса, которые заявили: "Мы хотим налоги" в обмен на государственные услуги, которые должны были заменить коррумпированные и неэффективные местные организации на уровне кварталов.

 

Пограничный социальный процесс: Рынки как места социального разжигания и эгалитарного воображения

"Экономика [Древней Греции] постоянно заявляет о себе и угрожает вырваться из нормативных рамок, наброшенных на нее полисом". (James Redfield 1986: 52)

Гандианское антиколониальное движение за отказ от сотрудничества в Индии "утвердило свое присутствие в "экстерриториальном" пространстве рынка... [a] . ...выбор места для интеграции в воображаемое большое сообщество". (Anand Yang 1998: 164)

Для берберов Блед-эс-Сиба ("Земля наглости") "не будет преувеличением сказать, что жизнь племени почти целиком проходит на рынке. Это место, где собираются туземцы; здесь они не только обеспечивают свои повседневные нужды за счет продаж, но и обмениваются идеями, передают политическую информацию, делают заявления власти и формируют реакцию на них... зарождаются политические заговоры, поднимается общественный резонанс, выдвигаются широкомысленные предложения и вынашиваются преступления". (из Э. Дутте, Мерракеш, Марокканский комитет, 1905 г., цит. по Benet 1957: 193)

"Рынок оставался как социальным, так и экономическим центром. Это было место, где совершались сто и одна социальная и личная сделка; где передавались новости, ходили слухи и сплетни, обсуждалась политика (если вообще обсуждалась) в трактирах или винных лавках вокруг рыночной площади. Рынок был местом, где люди, поскольку их было много, на мгновение ощущали свою силу". (E. P. Thompson 1971: 135)

Я предлагаю принять во внимание еще одну возможную движущую силу социальных, технологических и культурных изменений, а именно то, что важная отправная точка для коллективных действий может быть найдена в рыночных пространствах. Предлагая этот исходный источник коллективных действий, я не занимаю позицию современных рыночных фундаменталистов, утверждающих, что только рынки обеспечат оптимальное решение социальных проблем. Напротив, я указываю на географическую маргинальность, сакральность и лиминальность, а также самоуправление как на силы, способствовавшие созданию новых способов культурного понимания и форм социального общения и организации, которые распространились на другие сферы, включая политическую.

Идея о причинно-следственной связи между рынком и социальными изменениями в сторону эгалитаризма отнюдь не нова. Например, Альберт Хиршман (1977, 1982) описал аргументы Адама Смита, Томаса Чалмерса и других, которые рассматривали рост торговли как стимул для развития рационального мышления и морального поведения, способного служить защитой патрицианских интересов. В XIX веке экономист Давид Рикардо предположил, что государство само по себе развивалось для того, чтобы оказывать управляющие услуги рынкам. В последнее время Родни Хилтон и другие историки доказывают центральную роль рынков в социальных и культурных изменениях в Англии эпохи раннего Нового времени. Аналогичным образом, ученые, следующие традициям Бахтина, писавшего о народной культуре карнавала и рынков, указывают на то, как оппозиционные и лиминальные качества этих мест сделали их инкубаторами эгалитарного переосмысления. Обобщая эту литературу, Сталлибрасс и Уайт (Stallybrass and White, 1986: 27) предлагают "думать" о рынке, представляя, как он нарушает идентичность и как он приводит к "смешению категорий, которые обычно держатся отдельно и противоположно: центр и периферия, внутри и снаружи, чужой и местный... высокий и низкий...". На рынках чистые и простые категории мышления оказываются озадаченными и односторонними. Только гибридные понятия подходят для такого гибридного места". Новизна моего предложения заключается в том, чтобы утверждать, что рынки способны спровоцировать изменение культуры и поворот к коллективным действиям вне контекста истории западного модерна.

В главе 6 я обсуждал эволюцию рыночных институтов с точки зрения сотрудничества и возвращаюсь к некоторым аспектам этой дискуссии как к источнику идей о возможной роли рыночных площадок как мест возникновения коллективных действий. Мой подход не подразумевает, что люди каким-то образом обязательно представляли себе будущее, приносящее выгоду от коллективных действий, и затем создавали рынки для достижения этой цели. Напротив, исторический процесс, вероятно, был чем-то сродни тому, что мы называем "правилом Ромера", когда первоначальные изменения были направлены только на решение конкретной узкой проблемы, в данном случае проблемы сотрудничества, связанной с открытыми рынками. Лишь позднее оказалось, что такие узкоспециальные упражнения по решению проблем на рынках имеют более широкие последствия для социальных изменений.

Я предполагаю, что рынки были основными местами для решения проблем сотрудничества в больших, социально и культурно неоднородных группах. Изначально, по крайней мере, эти рынки располагались в слабо управляемых границах и пограничных регионах на границах государственной власти. Здесь социальная и физическая маргинальность рынков открывала возможности для социальной и культурной новизны и того, что Вебер назвал "харизматическим" пылом, который наделял рынки способностью осуществлять социальные и культурные изменения. Учитывая экстерриториальный контекст, надлежащее функционирование рынков не могло быть обусловлено традиционной властью. Напротив, предприниматели рынков разрабатывали новые институты парауправления с целью создания эффективных в эксплуатации учреждений, обеспечивающих безопасность, чистоту, порядок и, что немаловажно, справедливое разрешение споров. Необходимость в эффективности управления усиливается, поскольку такие рынки должны быть функционально конкурентоспособными, чтобы привлекать толпы маркетологов и тем самым приносить доход управляющим рынками. Как я уже упоминал ранее, маркетологи предпочтут пользоваться услугами рынка, который лучше управляется, и такого, где рыночные пошлины и налоги должным образом отражают стоимость предоставляемых услуг. Я предполагаю, что этот парагосударственный процесс в конечном счете имел последствия для социальных изменений, связанных с развитием форм сотрудничества в политической сфере. На рынках люди представляли себе возможность того, что форма управления может быть проблемной и эффективной, с целью предоставления управленческих услуг, соизмеримых с тем, что требуется от тех, кого она обслуживает, и делать это на социально справедливой основе.

В более поздние исторические периоды, когда институты коллективного действия для управления государством стали очевидными, рынки были включены в институциональные структуры центральных политических институтов и часто становились значительными источниками государственных доходов. Однако для того