Коллекция «Этнофана» 2011 - 2013 - Сборник

Но, тем не менее, время для встречи уже подходило, а он медлил, хотя пора бы уже решиться. Что ждет его? И чем обернется сегодняшняя ночь? Судьбоносное время, которое может решить все. Но как в одну, так и в другую сторону. Выстоять в сегодняшнюю ночь, а завтра дать бой или… уступить. Никогда!

Он окинул медленным взглядом улицы города, становившиеся все оживленнее: наступали вечерние часы с их усиленным движением, разбредающихся, кто куда, людей. Крик, суета, и небольшая толкотня, возвращающихся домой людей. Нахум шел вдоль полого, среди поднимавшихся улиц, города, направляясь на небольшой холм, расположенный немного на окраине, через базары торговцев, через рынок кузнецов, через улицу горшечников. Вдоль набережных города тянутся нарядные и пестрящие виллы, и магазины, создающие обманчивое мнение, о том, что здесь живут одни богачи. Но в Галилее есть и много бедняков, к сожалению, в основном бедняков — рыбаки и лодочники, грузчики и фабричные рабочие. Богачи в Галилее — это греки и римляне, а пролетарии — это евреи. Он смотрит на них, понимая, что процветание им не грозит, пока в этой стране властвуют свиноеды.

Жалобы галилейских крестьян, рыбаков, ремесленников, портовых и фабричных рабочих не пустое нытье. Они живут в стране обетованной и благодатной, но ее виноградники зреют не для них. Ее тук идет в Кесарию римлянам, а масло — знатным господам в Иерусалиме. Вот налоги с земли: третья часть урожая зерна, половина вина и масла, четвертая часть плодов. Затем еще десятина в пользу храма, ежегодный подушный храмовый налог, паломнический налог. Затем аукционный сбор, соляной налог, дорожный и мостовой сбор. Тут налог, там налог, везде налог. А они должны смириться с этим. Во славу Рима и его господ. Городом управлять нелегко, ведь больше трети его жителей римляне и греки, избалованные царем, а остальные — вечно недовольные евреи, но Клавдий Фракиец умеет поддерживать порядок, управляя крепкой рукой истинного римлянина. Работать надо много, налоги высоки, а в городе еще острее, чем в деревне, бедняк ощущает, чего он лишен.

С бесстрастным, слегка высокомерным видом он наконец поднимается на холм, где находится резиденция Клавдия Фракийца, рукой Рима, влияющей на всю политику в Иудее. Это было самое красивое здание во всей провинции Галилее. Его предшественник и предшественник его предшественника приложили немало усилий, денег и вкуса на то, чтобы собрать и объединить здесь прекрасные вещи со всех концов света. Белая и великолепная, высится перед входом, колоссальная статуя императора, возвышающаяся над прочими мелкими творениями, дабы никто не мог затмить его, императора Рима, и половины известного мира.

Четыре аркады перед входом тоже полны различных статуй. Великолепных, но запрещенных. Нахума, как иудея, это раздражает неимоверно. Он не сторонник старых, «дикарских», как считает Рим, обычаев, но сердце его полно невидимым богом Ягве, и он возмущен до глубины души, видя в своей стране эти запретные изображения. Создание образов остается исключительным правом бога-творца. Людям он разрешил давать этим образам имена, но стремление творить их самому — гордыня и кощунство. Все эти кумиры вокруг дворца позорят нашего незримого бога. Да, повсюду встречались эти изображения, они как бы срослись с этим зданием, являясь единым целым, издевающимся и насмехающимся над иудеями города. Словно еще один плевок в их стороны. «Смирись, еврей» — будто бы говорили эти нахальные статуи. Та легкая, виноватая тревога, с которой Нахум отправился к Клавдию Фракийцу, исчезла, уступив место дикому возмущению и презрению. Теперь он был полон высокого волнения, он чувствует свое превосходство над ним, над Римом, и над Фракийцем. Клавдий Фракиец — представитель умеренной, трезвой политики нечестивцев, а он же, Нахум, явится к нему как солдат Ягве, незримого бога.

Он уже не кажется себе таким маленьким и ничтожным, как пару часов назад. Ни страха, ни трепета. Уже не испытывает такого почтения перед мясистыми замкнутыми лицами римских жителей, проходящих мимо него, по улицах города, который они считают своим. Но они заблуждаются, и это им скоро докажут. Он увидел, что римляне меньше его ростом, ничтожны и спесивы — они люди. Он ходит среди них, высокий, стройный, чувствуя свое превосходство над каждым из этих жалких подобии людей, над этими свиноедами. Рим должен уступить.

Поднявшись наконец по витиеватой лестнице, ведущей к центральному входу резиденции Фракийца, Нахум направился прямиком к парадным двойным дверями, покрытым также, как и все вокруг, различными изображениями. У дверей в покои Фракийца, Нахума уже ожидали. Скорее всего, это были ликторы, личная охрана, таких людей, как Клавдий Фракиец. Лучшие и надежнейшие стражи, избранные из тысяч воинов, путем выживания сильнейшего.

Фракиец наверняка старается лишить это «свидание» его служебной официальности. Неформальная встреча, скрытая от глаз посторонних. Нахума, тщательно осмотрев и проверив, неспешно провели через многочисленные залы, галереи, сады и наконец, во двор, где у небольшого чистейшего пруда, его уже ожидали. Явно не показывая никакого интереса к подходящим людям, на небольшой кушетке расположился сам Фракиец, в полном одиночестве. Один на один, не считая ликторов.

Что было интересно в этот вечер, так это, то, что никто не заметил еще одного посетителя резиденции, в том числе и сам Нахум. В небольшом мерцании дребезжащих факелов, скользя по дубовым полам, вслед на стражами, отражалась еще одна тень. Тень от незримого никем человека, отраженная лишь слабым светом. Тень проследовала за ликторами, провожающими Нахума, от парадного входа, где и присоединилась к ним, и вплоть до самого места сегодняшней ночной встречи. Не вмешиваясь, и совершенно не давая о себе знать. Да и кто мог обратить внимание на жалкую небольшую тень, казавшуюся игрой света. Таким образом, из встречи наедине, все этой ночью менялось, благодаря вмешательству теневого гостя.

Ликторы остановились на небольшом расстоянии от кушетки, на которой располагался Фракиец, словно дошли до определенной невидимой черты, переступив через которую нанесли бы непоправимое оскорбление хозяину. Но при этом, расстояние было не таким уж большим, для возможного вмешательства, если сегодняшний посетитель решится на покушение. Небольшое для них, для ликторов, и для Нахума, но не для тени, расположившейся прямо напротив Фракийца. Оставив ликторов позади себя, Нахум собравшись с духом, направился к Фракийцу, Он ожидал, что тот заговорит первым, по праву хозяина дома, но сохранялось тишина и полное молчание. Фракиец не обернулся даже к нему, словно не замечая, наслаждаясь этой ночью. Он просто лежит, этот, с виду маленький, старичок, с хищным носом, на мягкой кушетке, обложенный многочисленными подушками и одеялами. Нахум, неловко стоя в ожидании, ждал когда же его, наконец заметят. И это безмолвие сбило его с той уверенной ноты, на которую он уже настроился. Ни презрения, ни какого-либо превосходство, он уже не ощущал. Только все тоже ничтожное чувство трепетной неуверенности. Что делать? Чего ожидать? И Фракиец, словно удовлетворенный получившимся эффектом, заговорил, но так и не обернувшись к нему. Причем сразу и без какого-либо приветствия, но при этом довольно таки беззлобно.

— Рим великодушен, Рим обращается с Иудеей очень мягко. Мягче, чем с другими провинциями. Если разобраться, то и налоги, которых требует Рим, не так уж высоки. Но вооруженные объединения ваших «Освободителей Израиля», которые были, как будто бы начисто уничтожены, снова возродились по всей стране, и растет их недовольство и подстрекательство. В Иерусалиме дело дошло даже до бурных, но к счастью еще не кровавых, демонстраций. На дорогах же страны римляне, появлявшиеся без военной охраны, подвергались нападениям, их забирали в плен в качестве заложников. Мы не понимаем, чего они добиваются. Как вы считаете, юноша?

— Наш народ вправе защищать себя от угнетателей и поработителей, захвативших своей силой страну предков. Захвативших наш дом, и требующих смирения и благодарности за это. Нелегко праздновать освобождение из египетского плена, когда, сегодня, при каждом слове, и действии, чувствуешь на своем затылке римский кулак. Быть сдержанным в Риме, немудрено, но это невыразимо трудно в стране, избранной богом, где пребывает бог, в стране Израиля.

— А вы знаете, что всего лишь двух легионов хватило на то, чтобы утвердить римский строй в огромном богатом Египте, с его древней культурой. А в отношении германцев, нравом более свирепых, чем дикие звери, Рим обошелся четырьмя легионами, и теперь любой гражданин может путешествовать по эту сторону Рейна и Дуная так же спокойно, как и по Италии. Разве все народы, населяющие землю, не стоят теперь на почве фактов? — Клавдий Фракиец, этот маленький старичок, с хищным взглядом, вздергивал плечи и вновь опускал их, выражая всем телом бессмысленность сопротивления Риму, и насколько безнадежна всякая попытка восстать против римского протектората. — Греки, пожелавшие некогда самоутвердиться вопреки целой Азии, македоняне, и их Александр, посеял первые великие семена мировой империи. Разве теперь не достаточно было бы всего-навсего двух тысяч обычных римских солдат, чтобы оккупировать обе страны? В вашей Иудеи, на сегодняшний день, живет до трехсот пяти различных племен, имеются превосходные естественные крепости, она сама производит все нужное ей сырье. И с помощью всего тысячи двухсот человек, столько же, сколько в этой жалкой стране городов, разве не сможет Рим подавить в ней малейшую мысль о восстании? Так зачем вы пытаетесь увидеть в нас демонов, которых непременно нужно истребить, против которых вы желаете восстать? Вам просто нужно смириться со своей участью, с неизбежным, и покориться, как покорились другие.