Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

как говорили раньше, критического реализма. И «староновомирский» строй мысли — действительно народнический, ориентированный на ожидания и вкусы демократической читательской толщи, ставящий правду жизни выше всех эстетических критериев и исходящий из веры в то, что и социализм может приобрести человеческое лицо.

Удивительно ли, что, «человек 1956 года»[945], Д. с таким энтузиазмом воспринял начальные шаги перестройки? И удивительно ли, что в ее итогах он так быстро разочаровался, увидев в реформах по Ельцину и Гайдару не стремление облегчить участь рядовых сограждан, а всего лишь замену «зависимости от государства» на «зависимость от тех, кто владеет богатством»[946], и решив, что над народом, над людьми «совершается новое насилие, что у них отбирают лучшее из того, что было достигнуто, а худшее продолжает воспроизводиться в едва обновленных, а то и наглых формах»?[947]

С лета 1987 года, с личной санкции Горбачева[948] получив должность политического обозревателя журнала «Коммунист», Д. жил уже в Москве. И предложения (хотя скорее все же посулы) шли ему заманчивые: стать первым заместителем у С. Залыгина в «Новом мире», возглавить «Вопросы литературы» или «Дружбу народов», занять пост министра культуры в правительстве реформаторов. Однако либо опять же, как это случилось с «Новым миром», не срасталось, либо понималось им уже как жизнь после жизни: «политика, мне бы 30 лет назад в тебя кинуться»[949], а сейчас в душе одна только «опустошающая, всеохватывающая растерянность»[950], «в сегодняшнем мире я чувствую себя отвратительно…»[951], «мое неприятие происходящего никогда не было столь тотальным»[952].

И статьи, и, в особенности, дневниковые записи последних лет — глас вопиющего в пустыне, глас одиночки: былые друзья стали чужаками — и либералы, равнодушные, как он считал, к тому, чем живет простонародье, и деревенщики-народолюбцы, многие из которых соблазнились постыдными, по его убеждению, национализмом и ксенофобией. Так что, — определил Д. свою позицию, — «…не с теми я и не с другими…»[953] А еще в одной записи, уже после роспуска КПСС, добавил: «Наверное, я все-таки коммунист, и не в смысле принадлежности к политической партии, а по своим чувствам, по тому, что считаю справедливым и подлинно человеческим»[954].

Здесь и обычное для Д. стремление идти против течения, и стоицизм, конечно. Во всяком случае, редакцию «Коммуниста» он не покинул и после того, как журнал переназвался «Свободной мыслью», стал в нем первым заместителем главного редактора, сохраняя верность «едва выплывающему изданию» и наотрез отказавшись «подыгрывать новым временам с их законами»[955].

Жизнь, такая короткая, была, впрочем, уже на излете. И как прощание с ней прочитываются строки, занесенные в дневник 9 июня 1992 года:

Господи, прости нас, спаси и помилуй!.. Человек так мал, так утл, но как много всего впитывает он за свою жизнь и все несет это в себе и несет, и это какой-то непостижимо огромный объем жизни, которую непередаваемо жаль, и кажется недопустимым, чтобы ушло вместе с человеком, словно не было никогда[956].

Соч.: Обновленное зрение: Сб. статей. М.: Искусство, 1988; Василь Быков: Повесть о человеке, который выстоял. М.: Сов. писатель, 1990; Любить? Ненавидеть? Что еще?.. Заметки о литературе, истории и нашей быстротечной абсурдной жизни. М.: АИРО — ХХ, 1995; Дневник. 1953–1994. М.: Прогресс-Плеяда, 2005; Эта земля и это небо: Очерки, заметки, интервью, дневниковые записи о культуре провинции 1957–1994 годов. Кострома: Костромаиздат, 2005.

Лит.: Наше живое время: Книга воспоминаний, статей и интервью. М.: Изд-во МГУ, 2013.

Дементьев Александр Григорьевич (1904–1986)

По советской классификации Д. числился сыном кулака, что не помешало ему еще до войны защитить кандидатскую диссертацию по филологии, но затруднило путь в партию, членом которой он после долгих мытарств стал только весной 1941 года. Фамильное, то есть анкетное проклятие (совсем как у А. Твардовского) висело над Д. и позже, и стремление освободиться от него многое, надо думать, объясняет в том, почему он, вернувшись с фронта на преподавательские позиции в Ленинградский университет, принял такое деятельное участие в истреблении коллег — безродных космополитов.

Его статьи и стенограммы его выступлений на партийных собраниях во второй половине 1940-х — начале 1950-х годов, собранные П. Дружининым в книге «Идеология и филология» (М., 2012), лучше не перечитывать: отталкивает палаческая ярость, жертвами которой раз за разом становились и лучшие университетские профессора-филологи, и лучшие питерские писатели. В свете партийных установок тяжко приходилось и классикам — вот Л. Шапорина в дневниковой записи от 8 апреля 1949 года пересказывает, как Д. в докладе на писательском собрании вразумлял,

у кого должен современный поэт черпать свое вдохновение, с кого брать пример: «Пушкин очень многогранен, и еще надо рассмотреть, что нам подходит и что нет. Тютчев, Бенедиктов — реакционные мракобесы. Л. Толстой отчасти тоже реакционен, ну а Достоевский — это, товарищи, не ахти какое достижение. Полноценен Некрасов, Кольцов, Дрожжин и Суриков». Говоря об Ахматовой, он сказал: «Товарищи, надо же прямо сказать, что Ахматова дрянной поэт»[957].

Конечно, Д. не один отметился тогда такими речами. Но в школе ненависти он был, безусловно, первым учеником, если не вовсе застрельщиком. И карьера росла как на дрожжах: Д. одновременно руководил кафедрой советской литературы в ЛГУ (1948–1953), заведовал сектором печати Ленинградского горкома, да и, — отмечает М. Золотоносов, — «писательским начальником <…> сделался с невообразимой скоростью»: 15–16 ноября 1948 года вошел в бюро партийной организации ЛО ССП, 18 ноября был принят в Союз советских писателей, а уже 28 ноября избран ответственным секретарем ЛО ССП[958].

Каким он запомнился в Ленинграде, понятно. И понятно, почему после смерти Сталина самых одиозных деятелей начали в порядке санации постепенно эвакуировать в Москву. Новое назначение уже в 1953 году получил и Д., сменив А. Тарасенкова на посту заместителя главного редактора журнала «Новый мир». И можно лишь гадать, по своей инициативе принял Твардовский это решение или был поставлен, что называется, перед фактом, но безусловно одно — они сработались. Во всяком случае, и самые дерзкие публикации этого журнала шли уже при Д., и в дни первого разгрома «Нового мира» (июль-август 1954 года) он повел себя так, что не потерял ни уважения Твардовского, ни доверия со стороны начальства. А именно: продержавшись до мая 1955-го в замах уже у К. Симонова, стал на три года главным редактором только что созданного журнала «Вопросы литературы» (1957–1958), а в конце 1959-го вновь вернулся в «Новый мир» первым заместителем Твардовского. Впрочем, — напоминает А. Солженицын, — находясь все