Осколки (СИ) - Ангел Ксения

Вопреки ожиданиям, на лице Сверра не отразилось ни ужаса, ни удивления. Роланду показалось, он увидел в его глазах гордость. Морелл улыбнулся, не отводя взгляда от Лаверн, резким движением расстегнул свой плащ и, преодолев несколько шагов, отделяющих его от чародейки, закутал ее в цвета своего рода. Лаверн всхлипнула и расслабилась, опираясь на Сверра. Только тогда Роланд понял, чего ей стоило все это представление. Все эти дни в неволе и страхе за собственную жизнь и свободу.

– Уходим, мийнэ, – сказал Сверр ласково, подхватывая ее на руки и рождая в душе Роланда дикую ревность. – Надолго тебя не хватит, а нам еще нужно выбраться отсюда.

Ульрик

Ульрик проснулся оттого, что в груди толкнулась чужая воля.

Напрягся контур, и магия, живущая в нем, взбунтовалась. Потребовала встать. Одеться. Выйти за дверь, пересечь часть широкого двора и прошмыгнуть в конюшни, где – Ульрик знал – старший конюх давно похрапывает на сеновале.

К концу недели крепкого и сурового Эрна одолевали приступы ностальгии. Он пил. Вспоминал покойную жену и троих детей, которых схоронил одного за другим. Старшенького убили во время охоты на землях Двуречья, куда он, по словам Эрна, паскудник эдакий, отправился искать службу и приключений. Девочку тринадцати лет, только сосватанную за сына молочника, скосила зеленая лихорадка. Ее смерти не вынесла жена Эрна и ушла вслед за дочерью, оставив на руках у конюха двухмесячного младенца. Несмотря на кормилицу, которой Эрн приплачивал немало из скудного своего жалования, мальчик был слаб и в конце концов умер.

Эрн нашел свое место в служении Капитулу, пусть и не в духовном плане. “Духи – они все видят, – говаривал он Ульрику, когда тот выходил размяться во двор. – Им что маг, что кузнец, что вот конюх. Живи праведно, и тебя оградят от велловой пустоши. А согрешишь, так…”

После этих слов Эрн вздыхал и отворачивался, вспоминая про насущные свои дела. Ульрик не возражал. Он вообще старался держаться подальше, что от конюхов, что от рыцарей, глядящих вроде как сквозь него, что от кузнецов, которым, Ульрик скоро уверился, плевать, что он вообще существует.

После приезда в Капитул его, конечно, допрашивали. И испытывали волю, скованную словами некроманта. Даже пытали немного, если можно назвать пытками мелкие порезы и снятый с мизинца ноготь. А потом сдались. Олинда шепнула что-то тощему дознавателю и улыбнулась так, что Ульрику стало жутко. А затем его перевели из камеры в скромные, но достаточно чистые покои у конюшен. И охрану сняли. Сочли неопасным.

С тех пор жизнь Ульрика вошла в более-менее спокойное русло, если не считать редких визитов верховной, после которых ему оставалась головная боль и спутанность сознания. Олинде не нужны были инструменты, чтобы мучить. Она приходила. Садилась в небольшое кресло у окна и впивалась в лицо Ульрика пронизывающим взглядом.

Спрашивала об императоре. О разломах и возможности не то что приблизиться к ним – пройти насквозь. Ульрик и сам не понимал, помнил только, как Сан-Мио надела ему на шею амулет с темным в красных прожилках камнем, и голос Горячего разлома стих. Ульрик помнил лишь черную суть его, вихри тьмы и кроваво-красную сердцевину. Потом он потерял сознание и очнулся уже в Вестленде, на границе Серых Топей, а значит вышли они из Болотной бездны. Но Ульрик не помнил точно, как. Он был так напуган, что едва мог назвать свое имя, а Сан-Мио подшучивала над ним, а ее сестры смеялись. Женщины вечно смеялись над Ульриком…

Олинда интересовалась планами Ра-аана на счет Лаверн, о которых Ульрику было мало известно, но верховную никогда не устраивало слово “мало”.

Она спрашивала о некроманте. О самой Лаверн, которую Ульрик все еще ненавидел, но сказать об этом не мог. Некромант запретил, и его воля стала волей Ульрика. Потому он говорил о том, как уважает леди Винтенда. О ее якобы благородном происхождении. И о клане Лаверн упоминал только хорошее, а ведь знал побольше Сверра, и мог бы напакостить, однако…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Не выходило.

Олинда улыбалась и кивала, а Ульрик понимал: не верит. Но все равно смотрит с какой-то гордостью даже. Когда верховная, удовлетворившись, уходила, Ульрик вздыхал с облегчением. Ложился на жесткую лавку, закрывал глаза и говорил себе, что уж в следующий раз справится с магией Морелла.

Врать себе порой очень приятно. Успокаивает нервы.

Ульрик мечтал, что однажды избавится от навязанного ритуалом послушания. Тем более, что допросы враз прекратились, и колдун ощутил себя почти свободным.

До той ночи.

Эрн снова напился, а подмастерья его, зная о пагубной привычке старшего конюха, улизнули в деревню. Там усиленно готовились к Флертейну, и девушки плели венки у реки. Сбегали в лес, к озеру в надежде отыскать цветок ночной лилии, распускающийся ровно в полночь и сулящий удачное замужество.

Ульрик оседлал лошадь, как было велено, и вывел на дальний двор. Там, в тени тысячелетнего вяза, прислонившись к стволу, его ждала Олинда. Ее улыбка казалась приклеенной к лицу, а глаза все так же оставались жуткими. Одета верховная, правда, была не так ярко – в тускло-серое платье и плащ оттенком темнее. Волосы – русые с проседью – которые она обычно собирала в незамысловатую прическу, на этот раз были спрятаны под чепец.

Рядом с ней, переминаясь с ноги на ногу, стоял долговязый мальчишка, в котором Ульрик не сразу опознал менталиста Лаверн.

– Воистину волшебная ночь, полная открытий, – тихо сказала верховная, обращаясь к темноте за своей спиной. – Пришел. А ведь ментально не выявлено ни следа магического вмешательства.

– Влияние оказано на контур, а не на голову, – ответила ей темнота голосом некроманта, и Ульрик вздрогнул. Морелл появился как-то внезапно, ввергая колдуна в ужас – он-то думал, свидеться уже не придется, а он тут… Зачем? Чтобы снова мучить Ульрика? – Пока его магия жива, он подчиняется. Его собственная сила диктует волю. Но образец ненадежен, так как степной император тоже внедрился в его контур. И может отключать магию, когда ему вздумается, даже на большом расстоянии.

Получается, вздумай Ра-аан поиграться с контуром Ульрика за это время, он бы стал свободен от воли некроманта?! И если так, то почему не сделал этого раньше? Наверняка императора осведомили о поимке Ульрика, так зачем оставлять ему магию, которая может сыграть против него?

– Ты создашь мне другие образцы, – безапелляционно заявила Олинда, не сводя с колдуна пронзительного взгляда. – И сам ритуал передашь незамедлительно.

– Как и обещал, – кивнул некромант. – Как только покинем крепость, ты получишь ключ к шкатулке. Позже обсудим детали. Если Атмунд…

– Атмунда оставь мне, – отрезала она. – Пока он в столь… затруднительном положении, мне не составит труда подкорректировать его память.

– Или убить, – усмехнулся Морелл.

– Побойся гнева духов, зачем мне это?! У нас уже убит один верховный. В Совете беспорядки и споры, переполох такой, что и во времена Великой войны, наверное, удивились бы. Если некто может так просто воткнуть клинок в глаз верховному, более того, воителю, не знающему страха, то чего стоит вся безопасность Капитула?

– И замять дело не выйдет.

– Не выйдет, – подтвердила Олинда. – Атмунд так радовался поимке девочки, что его радость наверняка была слышна даже на острове Гигантов! Сам понимаешь, я не смогу скорректировать сознания всех людей континента. Ей лучше уехать.

– Об этом не беспокойся, я найду, где ее спрятать.

– Я рекомендую ей уехать, – настойчиво повторила Олинда. Затем, смягчившись, добавила: – Желательно выбрать место не в пределах континента. Эссирия, например. Я бы рекомендовала империю, однако… у девочки слишком примечательная внешность. Но уехать нужно. На время. Пока шум не утихнет, и почва не будет подготовлена.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Некромант поморщился, и Олинда тихо рассмеялась:

– Духи, Сверр, вот уж не думала, что ты настолько сентиментален! А ведь казался таким похожим на отца…