Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт УИГГИН

- Да, я точно не знаю когда, но на этой неделе.

- И ты, разумеется, охотнее согласишься на  то,  чтобы  он  не  увидел  тебя, когда ты наряжена, чем на то, чтобы  увидел,  когда  ты  не  наряжена.  Правильно, моя прекрасная Эммаджейн; я поступила бы  так  же.  Хотя  это  не  имеет никакого значения для  меня,  бедной,  в  моем  будничном  черно-белом  ситцевом платье, никого не ожидающей.

- О, для тебя! У тебя есть что-то такое  внутри,  что  тебе  не  нужны  никакие красивые платья! - воскликнула Эмма-Джейн, чье  восхищение  подругой  всегда оставалось неизменным и не становилось меньше с тех  самых  пор,  как  они впервые встретились, когда обеим было одиннадцать. - Ты так же не похожа  на всех остальных в Риверборо, как принцесса из сказки. Либби Мозес говорит,  что на тебя обратили бы внимание даже в Лоуэлле в штате Массачусетс, где она  гостит иногда у своей сестры!

- Вот как? Ну, не знаю...  -  задумалась  Ребекка,  которую  эта  дань  восхищения ее чарами почти лишила дара речи. - Ну что ж,  пожалуй,  если  бы  Лоуэлл в штате Массачусетс мог бы видеть меня в моем новом сиреневом  платье  с лиловым поясом, он умер бы от зависти - и ты тоже!

- Если  бы  я  собиралась  завидовать  тебе,  Ребекка,  то  умерла  бы  давным-давно. Пойдем сядем на крыльце, там тень и прохлада.

- И оттуда нам будут видны ворота Перкинсов и дорога в обе стороны,  -  поддразнила ее Ребекка, а затем, смягчившись, спросила:  -  Как  ваши  дела,  Эмми? Расскажи мне, что произошло за то время, пока я  была  в  Брансуике  с  мисс Максвелл.

- Ничего особенного, - призналась Эмма-Джейн. - Он пишет  мне  письма,  но я ему - нет. Понимаешь, я не осмеливаюсь, пока он еще не был у нас дома.

- А пишет он по-прежнему на латыни? - поинтересовалась Ребекка,  глаза  ее лукаво блеснули.

- Ах, нет! Теперь  нет,  потому  что...  ну,  потому  что  есть  вещи,  которые, похоже, невозможно написать на латыни.  Я  видела  его  недавно  на  пикнике, но он не может сказать мне ничего конкретного до тех пор,  пока  не  станет зарабатывать больше и не решится поговорить с  моими  родителями.  Во  всем остальном он очень храбрый, но я не уверена, что  у  него  когда-нибудь  хватит мужества на это; он так их боится, и всегда боялся.  Только  подумай,  Ребекка, ведь он ни на минуту не может забыть о том, что  мои  родные  знают  все о его матери и о том, как он родился в здешней богадельне. Не  то  чтобы  для меня это имело какое-то значение; ты только посмотри, как он образован и  чего добился! Я думаю, что он просто великолепен, и мне все  равно,  где  он  родился, - пусть даже в тростнике, как Моисей[88].

Повседневный словарь Эммы-Джейн остался приблизительно тем  же,  что  и  был до того, как она поступила в Уэйрхемскую  учительскую  семинарию,  введя  родителей в немалые расходы. Она приобрела  кое-какие  познания,  касающиеся  культуры слова, но в минуты сильного  волнения  переходила  на  просторечный  язык. Так уж медленно развивалась во всех  направлениях  Эмма-Джейн,  что  -  если  использовать  любимое  сравнение  Ребекки  -   оставила   на   берегах  "неутомимого моря жизни" сравнительно мало раковин, из которых выросла.

- Моисей родился не в тростнике, - со смехом поправила ее Ребекка. - В  тростнике  его  нашла  дочь  фараона...  Пожалуй,  это  не  была  такая   уж  романтичная сцена - жена судьи Бина забирает  маленького  Эбайджу  Флэга  из  богадельни, где умерла его юная мать, но я думаю,  что  Эбайджа  -  молодец!  Мистер Ладд говорит, что Риверборо еще будет гордиться им, и я не  удивлюсь,  Эмми, дорогая, если когда-нибудь у вас будет трехэтажный дом  с  куполом  и,  присев за свой письменный стол красного дерева с гранатовой инкрустацией, ты  будешь писать записочки, извещающие, что миссис Флэг будет рада видеть  мисс  Ребекку Рэндл у себя  за  чаем  и  что  достопочтенный  Эбайджа  Флэг,  член  конгресса, заедет за ней  по  пути  со  станции  в  своем  бирюзового  цвета  экипаже, запряженном парой лошадей!

Эмма-Джейн рассмеялась, услышав это забавное пророчество, и ответила:

- Если когда-нибудь я буду писать такое приглашение, то адресовано оно  будет - я в этом уверена - не мисс Рэндл, а миссис...

- Не говори! - порывисто отозвалась Ребекка, побледнев и прижав ладонь  к губам Эммы-Джейн. - Только не говори, и я перестану тебя  дразнить.  Я  не  вынесла бы, если бы ты добавила имя! И сама я не  стала  бы  тебя  дразнить,  если бы это не было то, о чем мы обе знаем так давно, - то, о чем ты  всегда  советовалась со мной по собственному желанию, и Эбайджа тоже.

- Не волнуйся, - ответила Эмма-Джейн. - Я лишь хотела сказать, что  со  временем ты непременно тоже станешь миссис Такой-то.

- О, - с облегчением вздохнула Ребекка, румянец вернулся на ее щеки, -  если ты хотела сказать лишь это - пустяки, но я  подумала...  я  подумала...  даже не знаю, что я подумала!

- Я думаю, ты подумала о чем-то, о  чем  ты  не  хотела  бы,  чтобы  я  думала, будто ты думаешь, - необыкновенно удачно и метко выразила свою мысль  Эмма-Джейн.

- Нет, не в этом дело. Но почему-то сегодня я все  время  вспоминаю  о  прошлом. Может быть, потому, что за завтраком тетя Джейн  и  мама  напомнили  мне о моем приближающемся дне рождения. Они сказали, что в этот  день  судья  Бин вручит мне документ на  право  владения  кирпичным  домом.  От  этого  я  почувствовала себя очень старой и что на мне лежит большая  ответственность.  А когда после обеда я вышла посидеть на крыльце, мне показалось, что картины  прошедших лет оживают, приходя и снова  уходя  по  дороге.  Все  вокруг  так  красиво сегодня! Разве не кажется, что небо только  что  подсинили,  а  поля  раскрасили розовой, зеленой и желтой красками?

- Совершенно великолепный день! - согласилась Эмма-Джейн, вздохнув.  -  Если бы только я была  спокойна!  Вот  разница  между  детством  и  взрослой  жизнью. Раньше мы никогда не думали и не тревожились ни о чем.

- И правда, не тревожились! Взгляни, Эмми, вот  на  этом  самом  месте  дядя Джерри Кобб остановил свой дилижанс, и я вышла из него с  моим  розовым  зонтиком и букетом сирени, а ты смотрела на меня из окна твоей  спаленки,  и  тебе было интересно, что же такое я привезла в привязанном сзади к дилижансу  сундучке из некрашеной кожи. Бедная тетя Миранда не полюбила меня с  первого  взгляда, и какой же сердитой была она в первые два года!  Но  теперь  каждая  жестокая и несправедливая мысль, какая только появлялась у меня тогда, снова  вспоминается и ранит меня до глубины души!

- Конечно, с ней было ужасно трудно ладить, и я ее терпеть не могла, -  призналась Эмма-Джейн, - но теперь понимаю, что была  не  права.  Во  всяком  случае, под конец она  стала  добрее,  к  тому  же  детям  всегда  так  мало  известно! Мы и не подозревали, что она больна и что у нее неприятности из-за  потери тех денег, которые приносили ежегодный доход.

- В этом вся беда. Другие часто кажутся нам  суровыми,  неразумными  и  несправедливыми, и мы не можем порой не  обижаться  на  них,  но,  если  они  умирают, мы забываем все, кроме наших собственных сердитых речей;  почему-то  мы никогда не помним, что говорили нам они... А вот другая такая  прелестная  картинка! Помнишь? На следующий день  после  моего  приезда  в  Риверборо  я  потихоньку  вышла  из  кирпичного  дома,  чтобы   поплакать.   И   когда   я  остановилась, привалившись к воротам, между колышками забора появилось  твое  милое пухлое бело-розовое личико и ты сказала: "Не плачь!  Я  поцелую  тебя,  если ты поцелуешь меня!"

Эмма-Джейн вдруг почувствовала, как в горле  у  нее  встал  комок.  Она  обняла Ребекку за талию, и обе сели рядом на ступеньку.

- Я помню, - сказала она сдавленным голосом. - А я вижу, как мы вдвоем  едем в Северный Риверборо и продаем мыло мистеру Адаму Ладду, и как зажигаем  банкетную лампу на "вечеринке" у Симпсонов, и как  кладем  маргаритки  возле  умершей матери Джекки Уинслоу, и как возим самого Джекки туда и  обратно  по  улице в нашей старой детской колясочке!

- А я помню тебя, - продолжила Ребекка, - бегущую с холма  от  Джекоба  Муди, когда мы были "дочерьми Сиона" и выбрали тебя, чтобы наставить его  на  путь истинный!

- А я помню, как  ты  отобрала  флаг  у  мистера  Симпсона  и  как  ты  выглядела, когда читала свои стихи о флаге на празднике.

- А ты не забыла ту  неделю,  когда  я  отказывалась  разговаривать  с  Эбайджей, так как он выудил из реки мою шляпу с иголками дикообраза, а я так  надеялась, что наконец-то рассталась с ними  навсегда!  Ах,  Эмма-Джейн,  мы  хорошо провели время вместе в нашей "маленькой гавани".

- Я считаю замечательным то твое  последнее  сочинение  -  прощание  с  семинарией, - сказала Эмма-Джейн.

- "Могучий поток выносит нас из маленькой гавани детства  на  просторы  неизвестных морей", - вспомнила Ребекка. - И он уносит тебя, Эмми, так что я  почти совсем теряю тебя из виду в эти последние дни, когда ты  надеваешь  по  вечерам новое платье и смотришь в  окно,  вместо  того  чтобы,  как  бывало,  прибежать ко мне на другую сторону улицы.  Эбайджи  Флэга  никогда  не  было  вместе с нами в "маленькой гавани"; когда он впервые приплыл туда, Эмми?