Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный

на «Ишачки», пролетающие до Красной площади вполне точно изображённый серый дореволюционный пятиэтажный Грандъ-отель, к которому пристраивался фасад «Москвы» до войны (о нём писал Лев Колодный, про прошедший сквозь стены запах парикмахерской)… да, наш энтризм в журнал состоялся, не учитывая мистического сопротивления помещения, – советизация как минимум одного кабинета свершилась. ушёл с рубанком я довольный, табачно сплюнув в ощетинившиеся пепельные остатки снега за крыльцом у корней дуба, вросшего в ограду особнячную.

Историк полюбил приглашать меня домой «на мясо» – то ли старые поводы (какой-нибудь редкий советский фильм на ВХС, купленный у РКРПшника) обесценились в период ненавистной стабилизации, то ли это сублимация роли отца семейства (а бабу-то не позовёшь)… само собой, под мясо мной покупается выпивка, и одним пивом редко ограничиваемся, а потом или сразу, во время застолья мы смотрим историческое кино, прибережённое, записанное на видак с «Авокадо» (как кличет Лёха «Акадо», платя больше тысячи в месяц за ностальгический пакет каналов). бодрый голос ангажирует на завтра, наподольше:

– Хрюша ждёт в холодильнике. Ну, часов пять-то у меня побудешь?

конечно, тоскливо ему, одинокому волку эдакому. встречает обычно в метро, хотя, ему это стоит минус одной поездки. дружески материт:

– К бабам своим, небось, не опаздываешь так-растак!..

весь взмок в своей дублёнке ожидаючи. ревнивые соки жизни, миндально припорошенные сигаретным дымком, – бродят и в нём. шагаем парком, разгУливаем разговор, нагуливаем аппетит, за парком и дорогой заглядываем за билетами на волейбол в спортивное здание с серебристым ореолом Эпохи в отделке – Динамо, Динамо, почему-то вспоминается Динамо. и дом его, Лёхиного деда, чекистский тоже вроде… район глядит плечисто и развёрнуто, коллективным дядей Стёпой и весенними зеленоватыми небесами меж высокими домами. конечно, никакого тут публичного волейбола – Лёха сюда без меня не заглядывал с прошлого века (афишу, видимо, запечатлел с конца 1980-х в своей професиональной памяти, всё она его зовёт), и соревнований того, советского масштаба тут давно не бывает. я тоже его билетик в прошлое, вот в чём дело.

закупаем левее спорткомплекса в попутном супермаркете, прежнем советском универсаме, построенном к олимпиаде – водку «Эталон» с плакучими берёзками, капусту квашенную, чесночину маринованную и пару-четвёрку пива. наличие книжного стеллажа радует уже отоваренных нас – меня больше. в самой ходовой серии «Азбука-классика» прихватил тут пару книг Де Сада, одну Казановы, на кассе вместе с сигариллами, к которым почти приучил («по праздникам» – а наши встречи именно такие дни), беру пачку презервативов, чем вгоняю Историка в неожиданно-отеческий лиризм. ведь за всё платит он. значит, заботится опосредованно и обо мне в таком, цкть, интимном.

всякий раз, воспитывая поэта, Лёха юродствует у своей двери:

– Эх, не надо бы таких, как ты, пускать, но уж ладно, свинья ждёт соловья… Тапки любые бери.

это вот традиционное гостеприимное предложение меня всегда вгоняет в ступор. дело в том, что тяжкая враждебная действительность и безбАбье (некому попенять-пообонять) плохо сказались на личном быту Историка, порою в метро едучи куда-то вместе, когда он перетаптывался в своих ветеранских полусапогах, я вынужденно (куда ж тут отвернёшься?) обонял веяния бомжовые. вот и тапки все чудовищно провоняли последней стадией готовности рокфора. а там и грибку завестись недолго. хоть свои тапки приноси. поэтому отвечаю, даже зимой, когда он курит при открытом за телевизором окне:

– Нет, я уж в носках, люблю свободу…

на прокуренной кухне маленькой, что сразу налево коридором – тоже преподаёт. не просто готовит, а нечто вроде мастер-класса выходит. сковородка, панировка, лимон – выжимает своей грубой и небольшой рукой. спорим, мы всегда спорим, но весело – про Левый Фронт, про наши сетевые бои и коллективные оргганизаторы-сайты, – а я оглядываю пока громоздковатый, но нехитрый интерьер. голубые в заморских цветочках моющиеся обои, это новшество девяностых, побурели от жира и гари. стенка кухонного гарнитура печальна, темнодеревянна, а неудобные краны белой раковины подтекают, смесителя нового типа мойка не имеет. на столе маленький телевизор и пепельница – мамина отрада, далее холодильник в мозаике магнитиков, с оптимизмом путешествий, олимпиад, Германской демократической республики… ещё правее, почти у двери, где стою – микроволновка, а над нею календарь с православными святошами. так выглядит «женская комната» в панельном многоквартирном «доме чекиста», «одиночка» добровольного рабства, где нынче ясный день весенний, и хозяйничает наследник стен, традиций, теорий, побед.

– Главное, Димкаа, не пережарить, панировка этого не любит, для этого и лимон добавляю, чтоб мясо размягчить и быстрее прожарить.

пока раскалённое мясо остывает, идём перекурить. Лёха садится в кресло рядом с «батареей диссидента», спиной к балкону и закату – на двухкассетнике стоит магнитолла попроще. в правой сигарета, левой рукой вертит колёсико, ищет волну с ироническим прищуром. чёрный угловатый двухкАсс – давно стал только радиоприёмником, но на нём что-то важное иногда любит записать наш слушатель «голосов». только голосов уже Постэпохи – то что-то уморительное мракобесно-душеспасительное с «Радонежа» запишет, то вдруг какой-то застольный спич Хрущева, где он вовсе не кажется дурнем, а вполне интеллигентно выговаривает непривычные для его лексикона словеса, уже после «Манежа»… Историк и есть диссидент, только красный, запоздалый. но уголок смоделирован забавно. в прогрессивно выглядящей для подростков восьмидесятых светлой «стенке», где игрушки уступили места книгам – на полке у окна вращающийся подкассетник и в нём до сих пор вызывающий аппетит меломана чёрный логотип кассеты «Басф» на рыжем фоне, такие я любил экспроприировать под запись всевозможного трэш-металла у всех знакомых, стирал всё немузыкальное, незлое… за пивом, обычно распиваемом тоже в «кабинете», то есть в спальне-библиотеке, следует уже за столом водочка и свежая закусь. застолье бодрит, выпивка удесятеряет оптимизм, острая закуска побуждает острить…

«И пеплом ухает в диван» – не знаю, как вам, а мне эти слова Леонида Губанова о Гаршине из поэмы «Полина» кажутся точнейшим описанием финала такого застолья на двоих. только мы-то смотрим при этом «Бегство мистера МакКинли», и всё на хмельную голову кажется таким ясным и коммунистическим. а дым тонких и дамских, купленных не глядя «Сигараллес» – столь дружелюбным, вишнёвым. жизнь, подаренная по-советски запросто, оптом благословенных семидесятых – не ценится Историком настолько, чтоб не курить каждый час по паре сигарет. он буквально прожигает в себе, выжигает враждебную действительность, предательскую Постэпоху, в которой всё хорошее осталось только в фильмах да чревоугодии.

ну, хоть приятным дымом себя пусть обволакивает, думаю и предлагаю я в такой ситуации. а он приобнимает меня хмельной рукой в момент редкого нашего согласия по поводу мелькнувшей на экране советской гуманистической истины – и вот тут-то, в этой тяжёлой и влажной руке я ощущаю всё накопившееся либидо. в каком он всё время напряжении – ненавидящий