Сиротка. Слезы счастья - Мари-Бернадетт Дюпюи

Киона закрыла глаза, сопереживая той боли, которая, как она сама чувствовала, охватила тело и душу ее сводной сестры. Она спрашивала себя, каким чудом Эрмин удается сейчас так великолепно исполнять эту арию, в ноты которой заложено столько отчаяния. И тут вдруг она поняла: пение мало-помалу освобождало душу Эрмин от давящей на нее тяжести и заменяло ей те исступленные крики, издать которые она не решалась. Это было своего рода отдушиной, способом облегчить свои страдания. Кионе вспомнилось, какой она увидела Шарлотту на следующий день после ее смерти. Одина и Эрмин тогда вызвались обмыть ее и должным образом одеть. Ее тело – легкое, как пушинка – положили на чистую простыню, надели красивое платье из зеленого муслина в золотистый горошек, которое ей подарила Киона. Когда, согласно квебекской традиции, ее положили в гостиной среди ваз с букетами цветов, чтобы к ней могли прийти проститься те, кто ее любил или хотя бы знал, она была похожа на спящую красавицу из сказки. Цветы нарвали Андреа, Иветта и Одина в заброшенных садах Валь-Жальбера.

«Какие тяжелые часы нашей жизни, какие невыносимые моменты! – подумала Киона, сжимая челюсти. – И никто не приходит, никто не пришел!»

Она имела в виду не живых, а тех усопших из числа родственников и просто близких людей Шарлотты, которые вполне могли бы появиться, чтобы сопроводить ее в таинственный мир духов, который люди называют потусторонним миром. Миром, находящимся по ту сторону границы между живым существом, наделенным осязаемым телом и способностью есть, пить, смеяться, плакать и любить, и теми призраками, которых она частенько видела и которые представляли собой лишь силуэты – как четкие, так и расплывчатые; как цветные, так и бесцветные. Усопшие могут являться живым, когда те спят, и это, с точки зрения Кионы, очень любезно и вежливо с их стороны, потому что не вызывает такого шока, как встреча с ними наяву. Можно ведь было считать, что это всего лишь сон, и отрицать существование душ усопших. А вот таким медиумам, как она, умершие являлись в самых разных местах и в самое разное время. Однако в этот день в церкви Сен-Жан-де-Бребёф ни один из них не появился. «Ни ее мать Аглая, ни ее братья Симон и Арман! А ведь все они любили ее, хотя и каждый по-своему», – подумала Киона.

Чье-то всхлипывание отвлекло Киону от ее размышлений: Адель, заплакав, стала звать свою маму. Людвиг тотчас же наклонился над своей дочерью и попытался ее успокоить.

– Мама сейчас высоко-высоко, на небе. Ты когда-нибудь ее снова увидишь, моя дорогая, – прошептал он девочке на ухо.

– Я хочу видеть ее сейчас! – захныкала малышка.

Вслед за Аделью вдруг заплакал и Томас. Людвиг, почувствовав себя неловко, решил выйти с детьми из церкви.

– Мне не следовало их сюда приводить, – тихо сказал он, как бы извиняясь, Онезиму.

– Останься здесь, с ними выйду я, – тихо сказала Людвигу Киона. – Если хочешь, я отвезу их домой. Им будет лучше рядом с Констаном и Катери. Бабушка Одина займется ими во время погребения. Вести их туда смысла нет.

Людвиг молча кивнул. Для Кионы стало большим облегчением то, что она снова увидела солнце и почувствовала, как ей в лицо дует ветер со стороны озера. Расстояние до озера было небольшое, а потому она пошла с обоими детьми на пляж, чтобы просто прогуляться. Вид чаек, которые то просто планировали, то совершали какие-то акробатические движения в воздухе, и белых барашков на волнах возымел желаемый эффект. Адель слабо улыбнулась, а ее маленький брат бросился бегом к кромке воды.

– Не намочи свою обувь! – крикнула ему сестра. – Папа будет сердиться.

– А ты переживаешь за Томаса! – констатировала Киона, умиленная серьезным выражением лица девочки.

– Так я же его старшая сестра. Папа будет ходить на работу, и мне придется заботиться о Томасе.

– Кто тебе такое сказал, Адель?

– Тетя Иветта.

– Она ошибается. Обязательно найдутся взрослые люди, которые будут заботиться и о тебе, и о твоем брате. Я знаю, что у тебя большое горе, что ты потеряла свою маму, но мало-помалу ты перестанешь горевать и снова начнешь играть и веселиться. Для меня детство – это нечто святое.

– А что означает это слово – «святое»?

– Скажем так, что дети должны иметь возможность быть счастливыми, что бы ни происходило. Ты имеешь право играть, даже если твоей мамы уже больше нет, и право смеяться, когда я тебя щекочу. Пойдем присядем вот под этим деревом.

Киона обняла Адель и погладила ее волосы – шелковистые и вьющиеся. Томас к тому моменту уже придумал для себя развлечение: он стал собирать гальку и бросать ее в воду.

– Мне было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, когда моя мама тоже умерла, – стала рассказывать Киона. – Всего лишь на год больше… Я тогда была не рядом с ней: меня упрятали в жуткое место. Там я попала к очень злым людям, которые причинили мне так много вреда, что я отнеслась к смерти своей мамы спокойно. Единственное, что меня тогда волновало, – так это как бы удрать из того жуткого места и найти Мин, которую я тогда уже очень любила. Она сама приехала меня спасти. Она взяла меня к себе и стала растить меня так, как будто я была ее собственным ребенком. Мне очень не хватало моей мамы, но зато я играла с близняшками – Лоранс и Нуттой – и со своим сводным братом Луи. Я поняла, что самое главное – это то, что я жива и что мне не причиняют больше зла… Я обещаю тебе, что мы будем о тебе заботиться. Мне хотелось бы взять тебя к себе и растить так, как Мин растила меня, делать тебе другие домики для кукол, водить тебя в школу, шить платья и петь колыбельные.

Адель, внимательно выслушав эти слова, приподняла нос, посмотрела на красивое лицо Кионы и сказала:

– Ты очень добрая. Но почему ты плачешь?

– Я плачу, потому что и у меня тоже горе. А еще потому, что я тебя очень люблю.

– Мама как-то раз сказала мне, что люди не будут меня любить и будут считать мерзкой, потому что я хромаю.

– Она в самом деле так сказала?

– Да. Она тогда на что-то рассердилась. Там, в Германии, она часто сердилась. Папа ей говорил, что она недобрая ко мне.

Киона почувствовала, как сжалось ее сердце, и не знала, что и сказать. Она поцеловала Адель в лоб и в щеки.

– На самом деле она так не думала, уверяю тебя, моя дорогая, – сказала наконец Киона уверенным тоном. – Ты ведь сама сказала, что она на что-то рассердилась, а когда люди сердятся, они зачастую ведут себя очень глупо.

– Можно я пойду побросаю камешки вместе с Томасом? – спросила девочка. – Ты видела, это очень забавно, когда они падают в воду и получаются брызги!

– Ну конечно, давай, иди!

Адель пошла, хромая, к своему братику. Она была очаровательной в своем платье из серого шелка, которое ей купила Лора в связи с похоронами. Киона стала разглядывать этих двоих детей издали. Она услышала, что они стали о чем-то разговаривать.

– Киона! – раздался рядом хорошо знакомый ей голос.

Она оглянулась, но никого не увидела. Тогда она поняла, что ее позвала Шарлотта.

– Я должна была с тобой попрощаться, – снова послышался голос усопшей, который был отрывистым, с легким местным акцентом. – Я поднимаюсь высоко, очень высоко – туда, где окажусь среди света и успокоюсь. Наконец-то успокоюсь. Меня возьмут туда, хотя я этого и не заслуживаю.

– Шарлотта! Мне очень жаль! – пробормотала Киона.

– Но почему? Мне совсем не хотелось жить без Людвига, то есть без его любви ко мне. А еще я не могу бросать моего последнего малыша – Виктора. Это имя для него выбрал его папа. Имя, какое было у того малыша Мимин, который тоже вознесся на небо. Виктор будет рядом со мной.

Киона, чувствуя, что ее охватывает озноб, а кровь бешено пульсирует в висках, делала сверхчеловеческие усилия для того, чтобы увидеть Шарлотту и убедиться, что ей не мерещится, будто кто-то произносит здесь, на берегу озера, эти слова. Наконец она различила блеклый – в пастельных тонах – силуэт Шарлотты. Та была одета в зеленое платье, широкий подол которого был абсолютно неподвижным. Это было странно, поскольку дул довольно сильный для этого времени года северный ветер. Несмотря на ветер, материя платья, надетого на стройное тело с едва уловимыми контурами, даже не шевелилась.

– У меня мало времени, Киона, – сказал призрак. – Мне хотелось поговорить с тобой. С тобой одной. Я прошу тебя позаботиться о моих детях – Адели и Томасе. У тебя очень доброе сердце. Ты сможешь их полюбить. Я также прошу тебя позаботиться об их отце. Позаботься о Людвиге, прошу тебя. Знаешь, я уже больше никогда не появлюсь. Никогда. Капризная Лолотта, которая всегда всем была недовольна, больше не будет докучать никому из вас. У меня, черт возьми, теперь есть дела поважнее.

Все еще сидя на берегу, Киона едва не потеряла сознание: ей попеременно становилось то ужасно холодно, то невыносимо жарко. Она напряженно всматривалась в облик Шарлотты, которая уже не казалась ей худой и изможденной. Шарлотта выглядела такой молодой и красивой, какой она была в свои двадцать лет. Ее щеки были круглыми, а губы – пухлыми.