Настольная книга атеиста - С. Сказкин

Понятие «праведности», или «совершенства», в буддизме следует охарактеризовать как полное отсутствие всяких земных желаний и чувств.

Идеалом раннего буддизма был эгоист, заботящийся только о собственном спасении. Буддист должен спокойно взирать на окружающие его страдания и мучения людей, не забывая, что это иллюзия. Увлечение згой иллюзией, попытка что–то изменить в ней, страстное вторжение в жизнь неизбежно ведут к новым личным перерождениям и страданиям. Ни себя, ни своих близких и товарищей не должен защищать буддист от угнетателей и тиранов, от любого зла, так как всякое активное злое действие, обращенное против кого бы то ни было, неизбежно приведет к новым неблагоприятным возрождениям. Во всех канонических текстах ставится знак равенства между спокойствием, бесстрастием и мудростью, познанием, спасением.

Особенно опасны для дела спасения все живые человеческие чувства и привязанности, приковывающие к этому миру страданий.

Вполне понятно, что такая проповедь духовно сковывала угнетенных, требуя полной покорности перед угнетателями. Ведь борьба против насилия и угнетения объявляется буддизмом бесполезной еще и потому, что реально лишь ощущение насилия, лишь сугубо субъективное осознание своей угнетенности, вызванное неблагоприятной конкретной формой данного перерождения. Или, другими словами, это результат грехов, совершенных в прошлых жизнях. В своих страданиях виноват только ты сам, учит буддизм угнетенного. Поэтому терпи и, смиренно снося все мучения, стремись избавиться от них в будущей жизни. Рабы, гласит один текст, «должны быть довольны тем, что им дают, хорошо исполнять свою работу, хорошо отзываться о господине».

«Панча–шила»

В повседневной жизни буддист, чтобы достичь лучшего перерождения, должен соблюдать «пять моральных требований», или «пять заповедей» «панча–шила». Это отказ от убийства любого живого существа, отказ от воровства, от лжи, соблюдение супружеской верности, отказ от употребления алкоголя. Буддийские проповедники выдают эти «пять заповедей» за некие свойственные лишь буддизму нравственные нормы. Однако нетрудно заметить, что эти заповеди почти дословно совпадают с заповедями Моисея и в них самих, так же как и в подобных им заповедях других религий, нет ничего специфически религиозного. Известно, что эти моральные требования складывались под влиянием определенных, исторически развивавшихся социальных условий, требовавших регламентации отношений людей между собой и связей личности с обществом. Наличие этих простых моральных требований в нравственном кодексе буддизма нисколько не опровергает общей характеристики этой морали как антигуманной и эгоистической. Во–первых, в тех конкретных общественных условиях, в которых существовал буддизм в течение более чем двух тысячелетий, эти узурпированные им общечеловеческие моральные требования всегда были выгодны лишь власть имущим и эксплуататорам, удерживая трудящихся от борьбы за лучшую жизнь на земле и никогда не мешая убивать и грабить тем, кто располагал властью, силой и собственностью на средства производства. Во–вторых, как и в любой другой религии, эти моральные требования не просто должны определять поведение людей, а являются средством религиозного спасения: их несоблюдение подрывает корни грядущего блаженства небытия. И наконец, в–третьих, в буддизме эти требования лишь конкретизируют основное, главное положение морали — всякие страсти, желания, насилия наносят вред спасению, умножают страдания для носителей этих страстей и желаний.

Отношение к труду

Труд, являющийся основой существования человека, а следовательно, по буддизму, одним из факторов, привязывающих этого человека к земным интересам, рассматривается в буддийской литературе как вредная, мешающая спасению деятельность. «Мы живем очень счастливо, хотя у нас ничего нет, гласит 200–я строфа Дхаммапады, — мы будем питаться радостью, как сияющие боги». «Посвятивший себя суете и не посвятивший себя размышлению, забывший цель, цепляющийся за удовольствие, завидует самоуглубленному», — вторит ей 209–я строфа. Поэтому высшей добродетелью является отказ от всяких попыток что–то сотворить в этом мире.

Так буддизм утверждает отказ от всякой производительной деятельности, отказ от семейных связей и обязанностей и делает идеалом человека монаха, живущего за счет чужого труда. Единственным трудом, достойным всяческой награды, буддизм считает труд, направленный на содержание монашеской общины.

Отношение к женщине

Так как привязанность к женщине — будь то жена, мать или дочь–является одной из наиболее сильных земных привязанностей, она считается в буддизме одним из важнейших препятствий на пути к спасению. «Пока у мужчины не искоренено желание к женщинам — пусть даже самое малое, — до тех пор его ум на привязи подобно теленку, сосущему молоко у матери», — говорит Дхам–мапада (строфа 284). По учению раннего буддизма, семья — узы, не разорвав которые нельзя спастись, а женщина — худшее из зол на пути к спасению. Поэтому, естественно, полное безбрачие являлось в буддизме на ранних ступенях его развития (а для многих направлений и школ буддизма оно остается и по сей день) непременным требованием к тому, кто становится на «путь добродетели». Все раннебуддийские источники крайне отрицательно относятся к женщине, рисуя ее хитрой интриганкой, развратницей и обманщицей. Правда, есть в буддийской литературе и отдельные примеры добродетельных женщин. Это всегда и только монахини, отрекшиеся от всего земного. Но их немного, и обрисованы они гораздо тусклее, чем образы женщин, встающих преградой на пути к спасению. Более поздние школы буддизма отводят женщине право являться только в низших перерождениях. А чтобы попасть в рай, женщина сначала должна перестать быть женщиной, т. е. переродиться мужчиной и уже в этом обличий заслужить райское блаженство.

Естественно, что такое отношение к женщине немало способствовало ее экономическому и духовному закабалению, той тяжелой доле, которая выпала женщине во многих странах Азии.

Мораль ламаизма

Особую конкретизацию буддийское учение о морали получило в ламаизме. Являясь дальнейшим развигаем махаяны, ламаизм в своей догматике исходит из резкого противопоставления мира чувственного, мира страданий (сансары) миру небытия, покоя (нирване). В сансаре заблудились живые существа всех «трех миров» и всех шести классов (люди, животные, жители ада, тенгрии, ас–сурии и бириты). Причина их заблуждения — глупость, невежество (в смысле незнания пути спасения), привязанность к земному.

Проповедь бренности бытия стала в ламаизме особенно наглядной, ясной и конкретно–чувственной. Это произошло потому, что буддизм получал распространение среди забитых, неграмотных масс феодального крестьянства, и религиозное учение было приспособлено к уровню их развития. Отсюда активная мобилизация всех видов искусств для пропаганды религии. Белоснежные, сияющие позолоченными крышами здания храмов, разбросанных по уступам хмурых, неприветливых гор Тибета или возникающих, как мираж, в однообразии степного ландшафта Монголии; разносящийся за много километров призывный рев огромной трубы дацанского оркестра; пышные, медленно плывущие вокруг монастырей массовые процессии лам во время крупных праздников; бешеный темп танца жутких масок храмовой пантомимы ,дам», таинственный полумрак храмов, в котором еле различимы красные и желтые одеяния монахов, нараспев читающих молитвенные тексты, нанесенные на узкие листы бумаги, — все это и многое другое направлено в ламаизме на то, чтобы потрясти чувства верующего, подавить его сознание грандиозностью этого малопонятного и грозного мира сверхъестественного и могуществом его земных служителей.

В этом арсенале средств эмоционального воздействия ведущее место занимает изобразительное искусство. Храмы заполнены разнообразными, часто высокохудожественными картинами религиозного содержания, объемными макетами, изображающими рай или небесные жилища богов, сложными приспособлениями для заклинания духов, масками и костюмами для пантомим и шествий, всевозможными предметами культовой утвари и т. д.

Сансарнин–хурдэ

Центральное место среди этих произведений занимает картина религиозного содержания, известная под санскритско–монгольским термином «сансариин–хурдэ» (колесо сансары, т. е. колесо жизни, чувственного бытия). Она имелась во всех монастырях и широко использовалась ламством как основное наглядное пособие для проповеди религиозной морали мирянам.

Страшный дух — мангус, слуга владыки смерти, изображаемый в виде человека с чудовищно развитыми мускулами, свирепыми глазами, красной или черной кожей, держит в хищных клыках и острых когтях большой круг, символизирующий мир страданий. В центре круга выделено небольшое, тоже круглое пространство, в котором переплелись тела змеи, петуха и свиньи. Это символы тех сил, которые вызывают неизбежные перерождения–страдания: злобы, сладострастия (подразумевая под ним также всякую привязанность к жизни) и невежества, тупости (незнания необходимости и возможности спастись). Естественно, что ламы, комментируя эту часть картины, трактовали злобу в первую очередь как недовольство положением в жизни со стороны верующего, как проявление его ненависти к угнетателям. А невежество определялось как отсутствие должного интереса к религии, почтения к ламству.