Ленинград. Дневники военных лет. Книга 2 - Всеволод Витальевич Вишневский

мины, но их успели разрядить. Счастливый командир говорит мне: «Вот сохранили здание — для потомства…» А у него из всего батальона осталось шестнадцать человек! Бои были упорные. От Александровского и Екатерининского дворцов торчат лишь обгорелые стены… Дворцы-музеи, куда советские люди входили в войлочных туфлях (народ, казнивший царя, сумел сберечь его дворцы — ценности истории, искусства!), эти музеи фашисты раскрали, загадили. Чем они нам ответят за все?»

Представляю себе все эти пустынные места, вырубленные парки, окопы, провода от мин… Там сейчас С.К. — ездит, изучает, рисует, видит войну в упор.

Меня тянет на фронт, надо ехать!..

Из письма С.К., которое мне передала Берггольц:

«Драп был великий. Немцы бросали в спешке и орудия, и боезапас, и вещи. По проселочным дорогам завалы из вековых сосен (распиленные нашими саперами)… И всюду по обочинам дорог, из-под снега, алые как кровь, — провода мин. Встречные машины не хотели сворачивать с колеи, боясь напороться на мину. Хочешь — не хочешь, а нашей малолитражке приходилось им уступать дорогу… Как видишь, все обошлось. Смирнов был на высоте!

В лесах, вдоль тракта на Кингисепп, еще бродят разрозненные группы немцев (страшно было ехать лесом). Их постепенно обнаруживают. Одну такую группу пленных допрашивали тут же — на шоссе. Лица их покрыты восковой бледностью — небритые, с всклокоченными, в сосульках волосами, в летних маскхалатах! Полузамерзшие, дрожащие… Переводил мальчишка лет десяти, из соседней деревни, научившийся за два с половиной года говорить по-немецки. Солдаты остановили мою машину.

— Товарищ старший лейтенант (ага!), может, вы знаете немецкий?

Я помогла им снять первый допрос, после чего пленных отправили в штаб. (Их было человек двенадцать — немцы и голландцы.)

Крестьяне говорят: «Последнее время немцы жаловались: «Хаузы наши горят». (В быт вошли некоторые немецкие слова.) По дороге к Кингисеппу уцелел ряд деревень, но в городе — одни кирпичные остовы труб и почти в каждом дворе — трупы расстрелянных.

Из лесов выходят партизаны — иногда в немецком трофейном кителе и в бескозырке, в общем — кто в чем.

Немецкой авиации почти не видно. Река Нарва форсирована, идет охват города Нарвы.

…В Ленинграде снимают щиты и мешки с витрин. Говорят, что скоро начнут раскрывать памятники. В город летят тучи поздравительных телеграмм, а ленинградцы смеются: «Из тыла все пишут: «Поздравляем доблестных ленинградцев, ждем вызова».

На Международном проспекте видела пленных немцев, которые убирали снег.

Салют был встречен восторженно! Жаль, что нас не было. Упорно говорят о переводе штаба флота и Пубалта в Кронштадт.

Буду ждать здесь взятия Нарвы. Много зарисовок, некоторые — специально для тебя».

8 февраля 1944 года.

С утра некоторое внутреннее волнение: моя первая встреча за время войны с московским писательским активом.

Днем ясно понял, ощутил, что выступлю сильно, есть уже во мне какая-то внутренняя зрелость.

…Несмотря на усталость — в целом бодрое настроение, но и здесь недостает аналитического материала об обстановке. В прессе все сведено к сухому минимуму: нет карт, комментариев. Мы побеждаем — без слов и излияний. Есть в этом и угрожающий оттенок — удар за ударом: «Смерть немецким захватчикам!»

Зашел А. Штейн — он приехал сегодня из Ленинграда, привез второе письмо от С.К. (они были вместе в Кингисеппе) — торопливое, фронтовое; еще ездит на нарвском направлении:

«Решила ждать взятия Нарвы. Сплю в машине… Иногда во сне кажется, что замерзла… Говорят, с Нарвой дело затягивается. Подожду дня два и поеду обратно — Ропша, Гатчина и т. д. Уйма материала… Приезжай…»

Вечером выступил. Встретили хорошо, тепло. Говорил о писателях страны — военных корреспондентах, давших тысячи статей, листовок, стихов и пр.; о погибших Ставском, Евг. Петрове, Крымове, Лапине и Хацревине, Зельцере и других товарищах. Говорил о великолепной моральной поддержке «Правды» — в самые тяжелые дни; о Ярославском, Поспелове, Ильичеве, — их неумолкавшем голосе! О товарищах Воронове и Ганичеве[168], отлично работавших в Ленинградском отделении «Правды». Говорил о Ленинграде и его людях; о том, как мы работали. («Мне не пришлось писать стихи, но если б приказали — я б их написал»)… Говорил о том, что наше новое поколение отлично показало себя и в армии, и на флоте, и в подполье, и в литературе… Закончил так: «22 июня 1941 года в этом зале, с этой трибуны я говорил, что русские дважды были в Берлине — будут и в третий раз. Я повторяю и сегодня: будут! День этот уже не за горами!»

Слушали внимательно. Реакции были в целом правильные.

Салют: взят Никополь, ликвидация всего никопольского немецкого плацдарма… Немцы в Крыму отрезаны!

С пленума шел с Борисом Горбатовым. Он рассказывал о своей работе над «Непокоренными»:

— Писал рывками, «на звонках» — торопили… Печатали куски, когда я еще писал следующие. А эстеты будут судить — отшлифована ли повесть или нет? Книга нужна была немедленно. Дорабатывать буду позже…

Все понятно…

10 февраля 1944 года.

Из обстановки.

…В Прибалтике — подъем народного движения, началось бегство немцев в Восточную Пруссию. Немецкая администрация в тревоге.

Под угрозой 16-я немецкая армия — южнее Ильменя. Наши части подошли к Полоцку.

На Юге: в кольце 8-я немецкая армия. Она держалась в районе Канева и юго-восточнее. Гитлер слишком долго раздумывал: отвести ли ее или драться? Тупое цепляние за территорию — капкан внезапно и захлопнулся! В окружении девять немецких дивизий (!) плюс танковая дивизия «Викинг» и мотобригада СС — «Валония» (вероятно, около ста тысяч войск). Кольцо вокруг них сжимается. Опять попались!.. Под угрозой и железнодорожные коммуникации всего немецкого южного фронта. Нависание Красной Армии над Львовским районом; потеря его заставит немцев перейти на румынские и венгерские железные дороги, где железнодорожная сеть недостаточна. Генерал Ватутин в 100 километрах от румынской границы.

Иностранные обозреватели считают, что гитлеровское командование сделало грубые, роковые ошибки, а «окружения стали