Узкие врата - Антон Дубинин

Врачи увели Йохана, а Фрей дал себе мысленный обет — всегда держать себя в руках. Никогда не бить со своей настоящей силой.

И теперь, перед лицом совсем настоящих врагов, путы того давнего обета осыпались с него, как шкурка мертвой личинки. Как лопнувшая от напряжения мышц веревка.

А что, в этом было даже что-то веселое, какая-то бешеная рыцарская радость — драться насмерть. Не жалеть ни себя, ни других, совсем не жалеть, выбить ногой проклятую дверь, за которой двадцать лет держал взаперти своих демонов, выпустить их наружу, стать свободным. Если уже не важна ни сохранность членов, ни сохранность жизни — человек может совершить очень многое, о, безумно многое! В десять раз больше, чем тот, кто надеется уйти живым. И в этом у меня, осознал Фрей почти со смехом, сейчас огромное преимущество. Враги, от которых нужно прикрыть уход короля и брата, меня боятся, хотя бы слегка… А мне самому уже нечего бояться.

Кроме того, на все отчетливо Божья воля.

За оставшуюся секунду успеть многое — пока молодой полицейский, с вытянувшимся гладко выбритым лицом, разворачивается вслед беглецам, и глаза его медленно меняют выражение — от недоумения на какую-то хищную радость, понимание; пока старший полицейский, уже стоящий одной ногой на асфальте, медленно тянет из машины вторую ногу, зацепившуюся за что-то под сиденьем, а рука ползет к поясу — не то за резиновой дубинкой, не то к кобуре… Пока небольшой серый инквизитор приоткрывает рот для выкрика, вытягивая длинную руку с указующим перстом беглецам вослед…

Пока эта секунда не иссякла, у Фрея было время оценить ситуацию.

Их трое, но монах не в счет. То есть он являет собою определенную опасность, но не боевую. Его внимание скорее надо постараться переключить, чтобы он не сделал единственного, чего не надо бы — не вызвал бы по рации какого-нибудь подкрепления.

Самый опасный из двух оставшихся — старший, потому что у него оружие. И если у него хватит ума от неожиданности не броситься на Фила, он будет стрелять прямо от машины. То есть надобно все время быть отгороженным от него его же собственным младшим коллегой. У которого, конечно, есть дубинка, но при определенной степени приближения это преимущество скорее обернется недостатком.

Отлично, Фрей, это будет веселая битва. Пожалуй, ты сможешь задержать их надолго, минут на десять, а если очень повезет — то… Но главное — никогда не недооценивать противника.

Похоже, ты сможешь это сделать, Фил, подумал он, уже разворачиваясь, уже направляя свое послушное тело — лучший инструмент, данный Богом, лучшее оружие — в длинный бросок. И еще одно преимущество на твоей стороне — неожиданность. Превращаясь в боевую машину — уже в машину смерти — он на грани обычного осознания себя услышал тонкий голос, то, чего никогда не было — высокий голос, читающий стихи, и вспомнил, про что были те стихи. Спасибо тебе, брат, что написал их про меня. Но ты живой, ты еще живой, прошу, останься живым. Святым идиотам неведом страх. И только когда ты отсюда уйдешь, я буду спокоен и рад.

Все правильно, такие, как я, рождаются как раз для того, чтобы защищать таких, как ты. Как ты и… молодой король, который должен получить свое время вырасти мужчиной.

Много здесь было всего — и меч и крест, холодной звездой обжигавший грудь под рубашкой, и взгляд матери (но Фрей успел сделать, что нужно, он сунул Алану свои документы перед тем, как оттолкнуть его от себя — и теперь все будет не так уж плохо), и то, какое лицо было у Арта, когда он встал с колен. И то, чего никогда не будет — коленопреклоненный Фил, поцелуй на узенькой кисти.

Все это уже не очень важно. Потому что на все отчетливо Божья воля.

Пусть даже Фрей никого из них больше никогда не увидит. Война есть война, и безнадежная война остается собой, работая по тем же рыцарским, безнадежным законам. Но оттуда, сверху, хорошо видно, есть ли на свете что-нибудь безнадежное.

Глава 10. Ал

…Есть ли на свете что-нибудь безнадежное более, нежели вечерний стоп на трассе местного значения город Кристеншельд — село Преображенское?

Из города они с Артуром выбрались без особого труда, но Алан как всегда заплутал, и в итоге они проехали километров сорок по трассе совсем другого направления. Чтобы вернуться, потребовалось еще несколько часов. Арта надлежало покормить, потому что обедать надо, даже если у тебя убили брата, и Алан, дергаясь на каждый посторонний шорох, купил отвратительный обед — бульон из кубика концентрата и пара холодных сосисок — в придорожном кабачке на ненадобной трассе. С которой следовало убраться как можно скорее, потому что чем бы ни кончилось сражение Фила, дорог нужно было опасаться. А широких дорог — опасаться особенно сильно.

Но, кажется, им все-таки улыбалась удача: подвернулся рейсовый автобус, на котором доехали до Кристеншельдской окружной дороги, а там, не входя в город, пешком добрались наконец до нужного шоссе — не в пример прежнему узкого, «одноколейного», с вожделенным синим указателем: «Верхние Выселки 45. Святогоры 80. Преображенское 100». И кривая стрелочка, означающая, что в некоторый момент желающим попасть в Выселки придется свернуть направо.

Солнце, уже вечереющее, висело низко над дорогой; свет его сделался из золотого — красноватым, точно в золото прибавили меди. Самое любимое Аланово время суток. Да еще и краски заката на зеленых склонах виднеющихся впереди гор — красота, глубоко проникающая в сердце, разрывающая его напополам… Длинные косые лучи из-под высоких облаков над горизонтом — как будто там, за облаками, сияет Чаша Грааль. Ведь там, посреди Рая, сияет чаша Грааль. Сказал бы и умирая — сердце отдать не жаль. Там, посреди Рая, рдеет цветок один… Сказал бы и умирая — Розу ищи, паладин.

Так бились и падали в небо слова под тяжелый колокол горя, колотивший у Алана в голове. Он не знал наверняка совсем ничего, но сердце его безошибочно знало, что Годефрея он больше никогда не увидит. Чувствуя себя смертельно усталым — я не хочу никого видеть, я хочу просто доделать все до конца и спать, спать — Алан провел рукой по нечесаным волосам, убирая их с глаз. Просвечивающий сквозь них ало-золотой свет (дивная, грозная мистерия вечернего неба… Закат наискось, вдалеке — лучи до земли, алая кровь, алое золото, сумасшедшая осенняя лазурь) дробился слезной радугой. Господи, как же я устал.

В кармане было что-то твердое, прямоугольное, воткнувшееся в бок при неудачной попытке откинуться на спину. Он вытащил посмотреть — и сердце его еще раз раскололось: это была красная книжечка, личная карта, то, что вложил ему в руку Фил, прежде чем навсегда оттолкнуть его от себя… «Вот, возьми. На всякий случай». Не на Аланский всякий случай — нет, на его, Филов, на тот всякий случай, если его убьют и будут обыскивать тело, желая знать, кто он такой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});