Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра) - Герман Германович Генкель

и площади, свидетельствовали, что город во власти дорян-спартанцев.

И действительно, почти две недели уже в Афинах самовластно распоряжался смелый агиад, царь Клермен, призванный Алкмеонидами, после поражения Анхимола, на выручку из Спарты и успевший наголову разбить Гиппия у подошвы горы Гиметт, близ палленского святилища богини Афины, там, где много лет тому назад Писистрат врасплох застиг своих сограждан, чтобы без труда овладеть затем городом Эллады.

Честолюбивый Клеомен поклялся тенью своего славного отца Анаксандрида отмстить за позорное поражение Анхимола и сдержал эту клятву. В союзе с Алкмеонидом Клисфеном, недовольными евпатридами и значительной частью афинских граждан, успевших всей душой возненавидеть Гиппия и его жестоких пособников и клевретов, он запер Писистратидов в Акрополе и решил взять их измором. Правда, дело это представлялось отнюдь не лёгким: враги его были достаточно снабжены продовольствием и боевыми припасами, занимали выгодную и укреплённую позицию и располагали отрядами отважных приверженцев, решивших жизнь свою положить за них. Тем не менее Клеомен не терял надежды принудить Гиппия и его товарищей к сдаче. Он лично руководил осадой Пеларгийской стены, за которой засели его противники, и зорко следил за тем, чтобы без ведома спартанцев никто не входил в город и не выходил из него. Кроме того, в окрестностях Афин, не только по всем дорогам, но и в горах, день и ночь несли свою службу патрули, от внимания которых не могло ускользнуть ничто подозрительное...

Был уже вечер, и царь Клеомен, в сопровождении блестящей свиты, объезжал город, чтобы лично проверить караульных и сделать последние распоряжения перед наступлением ночи. Он спускался с Керамика, оживлённо беседуя с одним из ближайших своих военачальников. Там, где дорога сворачивала к Пниксу, внимание его было внезапно приковано группой спартанских воинов, быстро направлявшихся к нему навстречу. Завидев издали царя, начальник маленького отряда ускорил шаг и наконец бросился бегом к Клеомену. Мужественное, загорелое лицо его сияло оживлением и радостью. Ещё за тридцать-сорок шагов воин стал громко кричать:

— Радуйся, царственный вождь! Что не удалось суровому Аресу, сделал наш пелопоннесский Гермес: мы выиграли!

— Что такое? О чём ты кричишь? Объясни толком, — ласково проговорил Клеомен, подъезжая к воину.

— Божественный Клеомен, ты будешь доволен нами: мне и моему отряду удалось по дороге в Мунихию, где мы сегодня держали караул, поймать редкую и ценную дичь: дети Писистратида Гиппия в наших руках.

— Где они? Да говори же толком. Что случилось?

— Хвала богам, нам удалось, как я уже сказал, схватить детей Гиппия.

— Где они? Почему они не здесь? Куда ты идёшь?

— Возвращаюсь на пост свой, царь Клеомен. А пленники сданы мной у Итонийских ворот твоему помощнику Никодиму, сыну Антенора.

— Как зовут тебя?

— Я — сын Павсания, Февид, спартиат.

— Хорошо! Ты, я вижу, командуешь маленьким отрядом. Отныне ты будешь начальником целого лоха[36]. Благодари богов и Геракла, даровавших тебе, в столь юные годы, такое счастье.

С этими словами Клеомен, ещё раз милостивым кивком головы поблагодарив Февида, припустил коня и быстро помчался по дороге к Пниксу, чтобы оттуда проехать к Итонийским воротам. Свита едва поспевала за царём.

Донесение Февида оказалось точным. По пути к тому пункту, где расположился Никодим, сын Антенора, Клеомен неоднократно был останавливаем воинами и афинскими гражданами, спешившими поделиться с ним радостной вестью: дети тирана были в руках спартанцев, и уже не оставалось ни малейшего сомнения, что вопрос о немедленной сдаче Гиппия — дело решённое. Известие о несчастье, постигшем Писистратида, успело со всеми подробностями облететь город раньше, чем Клеомен достиг Итонийских ворот. Царь узнал попутно, что и на Акрополе, видно, были извещены об этом горе.

Когда Клеомен подъезжал к караульному посту Никодима, высланный навстречу ему гонец донёс, что с Акрополя спускается отряд людей, безоружных с масличными ветвями в руках. Радость озарила дотоле озабоченное лицо спартиата. Он понял, что теперь его дело выиграно, и, наскоро дав посланному приказание ввести пленных под усиленным конвоем в царский шатёр, сам немедленно направился туда же.

— Итак, это ты? Ты Писистратид Гиппий, заставивший нас, спартанцев, взяться за оружие и осадить тебя в твоём родном городе, где ты некогда был полновластным государем?

С этими словами обратился агиад Клеомен, сын Анаксандрида, к стоявшему перед ним в покорной позе безоружному человеку, на бледном лице которого были написаны скорбь и отчаяние. Глубокие морщины изрезали высокий лоб Гиппия, обрамлённый белоснежными кудрями.

— Это я и я пришёл к тебе не как властный повелитель, а как смиренный, удручённый несчастьем простой гражданин, о Клеомен.

Голос Писистратида звучал глухо: в нём ясно слышались сдерживаемые рыдания. Гиппий смиренно опустил глаза. Вся его мощная фигура сгорбилась под тяжестью обрушившегося на него несчастья.

— А знаешь ли ты, сын Писистрата, что тебе грозит смертная казнь, как предателю родины? Ведомо ли тебе, что одного моего слова достаточно, чтобы раздавить тебя, как червя?

Клеомен вперил пристальный взгляд в стоявшего перед ним человека, как будто хотел пронзить его насквозь.

— Знаю, что я в твоей власти. Но знаю также, что ты — спартанец, Клеомен. Я знаю, что не жизни моей и не унижения моего тебе нужно. Ты добиваешься своей цели — отмстить за поражение Анхимола и вернуть Аттику Алкмеонидам. Первого ты, о царь, с помощью богов достиг в битве у Паллен; во втором помогу тебе я сам... Эта миртовая ветвь в руках моих тебе доказательство, что я пришёл сюда с миром и для мира.

— Говори, что тебе нужно?

Глаза Гиппия сверкнули, как в дни былого величия. С трудом сдерживая клокотавший в груди его гнев, сын Писистрата, после минутного молчания, сказал:

— Мне нужна большая жертва, но не от тебя, агиад Клеомен. Жертву эту приношу я сам и... не раскаиваюсь