Тайны погибших кораблей (От Императрицы Марии до Курска) - Николай Черкашин

В странах с мало-мальски развитым подводным флотом к морякам глубин всегда относились с особым уважением. И даже вставали в присутственных местах при виде человека в форме подводника. И только в нашей стране, мир для которой зиждется на черных спинах атомарин, к жертвенному и весьма немногочисленному племени подводников привыкли настолько, что уже не о почестях речь, а о самом необходимом, — крыше над головой…

Глава третья. Аварийная тревога

Первым заметил беду, как ему и положено, вахтенный механик. В то утро им был командир дивизиона живучести капитан 3-го ранга Вячеслав Юдин. В 11.00 по распорядку дня был объявлен подъем для первой боевой смены, третья готовилась к обеду. Только что вахтенный офицер капитан-лейтенант Верезгов принял доклады из отсеков. Гортанный кавказский голос доложил из кормы:

— Седьмой осмотрен. Сопротивление изоляции и газовый состав воздуха в норме. Замечаний нет.

Это были последние слова старшего матроса Нодари Бухникашвили. По всей вероятности, он погиб сразу же, как только вспыхнул объемный пожар. Даже не успел дотянуться до рычажка «лиственницы» — микрофона межотсечной связи.

В необитаемом седьмом отсеке он был один. Он один лишь видел, что полыхнуло и как… Нодари Отариевич Бухникашвили, командир отделения машинистов трюмных, специалист 1-го класса… Черноусый худощавый парень родом из Гагры. Он не был пляжным мальчиком, каких немало в курортном городе. Металлист, но не из «хэви метал». Руки его, привыкшие к тяжелому металлу слесарных инструментов, умели нежно держать гитару. Она осталась в каюте второго отсека вместе с «дембельным альбомом», для обложки которого Нодари вытачивал из плекса белого медведя на льдине и цифры «1986–1989» — годы службы на флоте.

11.03. На пульте вахтенного механика выпал сигнал: «Температура в 7-м отсеке больше 70°». Юдин немедленно доложил командиру.

— Аварийная тревога!

Торопливый клекот ревуна взметнул всех, кто еще просыпался. Звонки и ревуны на боевой службе подаются лишь в крайних случаях. Учебные тревоги, чтобы не нарушать звукомаскировку всегда скрытного плавания, объявляются лишь голосом.

Заместитель командира дивизии атомных подводных лодок капитан 1-го ранга Борис Коляда был старшим начальником на борту подлодки:

— Я выскочил из койки, натянул брюки и бросился на центральный пост. Куртку и ПДУ надевал на бегу.

На ГКП (Главном командном пункте) уже были командир лодки капитан 1-го ранга Ванин и инженер-механик капитан 2-го ранга Бабенко. Бабенко лихорадочно запрашивал аварийный отсек: «Седьмой, седьмой!..» Седьмой не отвечал. Я спросил:

— Люди там есть?

— Старший матрос Бухникашвили. На связь не выходит.

— Командир, давай ЛОХ[17] в седьмой!

Ванин помедлил несколько секунд, надеясь, что Бухникашвили еще откликнется. Он не хотел верить, что Нодари уже нет. Командир с лейтенантских времен знал: дать фреон в отсек, где находятся люди, все равно что пустить газ в душегубку — верная смерть. Но Бухникашвили не отвечал. Медлить было нельзя.

— Дать ЛОХ в седьмой! — приказал Ванин и прикусил губу. С этой секунды можно было считать, что матроса нет в живых. Мы надеялись, что это будет единственная жертва…

На сигнальном пульте загорелся мнемознак: «Дал ЛОХ в 7 отсек». Это мичман Колотилин, техник группы дистанционного управления, включил из смежного шестого отсека станцию пожаротушения.

Обычно фреон — летучая жидкость — тушит любой огонь, накрывая очаг горения плотной газовой шапкой. Этот добрый джинн не раз выручал подводников — и дизелистов, и атомоходчиков. И все бы тем и обошлось, если бы пожар не разгерметизировал трубопровод системы воздуха высокого давления. Отсек сразу же превратился в подобие мартеновской печи. Мощное давление заглушило впрыск фреона, раздуло пламя сжатым воздухом.

В корме бушевал тысячеградусный, многажды спрессованный и оттого еще более яростный огонь, а на табло в центральном посту светился знак: «Температура больше 70 градусов». Других приборов, показавших бы, как высоко скакнули в отсеке температура и давление, на пульте не было. Но вскоре и без них стало ясно, что пожар необычный… Из шестого отсека мичман Колотилин сообщил тревожную весть:

— Наблюдаю протечки дыма…

Через несколько секунд и в шестом хлестнула огненная струя.

— Центральный! — рвался из динамика голос Колотилина. — Выброс гидравлики из-под правого турбогенератора. Бьет, как из огнемета… Трудно дышать… Прошу разрешения включиться в ИП!

— Добро!

Даже если он и успел натянуть ИП — изолирующий противогаз, то незамысловатый аппарат мог спасти его лишь от дыма, но не от огня. Шестой наддулся и тоже превратился в полыхающую топку. Немедленно остановили правый турбогенератор. Левый остановился сам. Тут же сработала автоматическая защита реактора. Замер гребной вал. Подлодка лишилась хода. Потерять ход на большой глубине — смертельный номер: под корпусом субмарины исчезает подъемная гидродинамическая сила, несколько секунд инерции — и провал в бездну. В эти критические мгновения рок, и без того слепой, просто взбесился. Из пятого успели прокричать:

— Пожар!..

Из четвертого доложили:

— Искрит станция циркуляционного насоса первого контура…

Межотсечная связь вдруг предательски прервалась. Отключился и телефон… Приборы на пультах «сыпались» один за другим. Заклинил вертикальный руль… То был бунт машин. На языке техники — лавинообразное нарастание аварийной ситуации. А под килем — километровая глубина. А над рубочным люком полуторастометровая толща. А в отсеках — пожары. И нет хода. И нет связи… Что толку кричать в микрофон: «Пятый, дайте ЛОХ в шестой», когда впору давать фреон в пятый четвертого. Но там люди.

В эти секунды решалась судьба всех 67 еще живых на борту людей. Ее решали в центральном посту пять человек: капитаны 1-го ранга Коляда и Ванин, инженер-механики Бабенко и Юдин, еще боцман, старший мичман Ткач, чьи руки сжимали «пилотский» штурвал. Из этой пятерки, свершившей невидимый миру инженерный подвиг, заставившей всплыть агонизирующую атомарину, в живых потом остался только один — Коляда. Только один видел и знает, как сноровисто и безошибочно действовал весь расчет ГКП, как молниеносно переключили механики тумблеры и клавиши, обесточивая одни системы, запуская резервные. Понимали друг друга без слов — с полувзгляда. Пальцы их прыгали, как в «дьявольских» пассажах Паганини, ловя обрывки секунд…

Еще не зная, проваливается лодка или всплывает, «хозяин реактора» капитан-лейтенант Игорь Орлов стал останавливать грозное сердце атомохода. Он опустил компенсирующие решетки на нижний концевик и погасил жар «ядерного котла». По счастью, насосы, подававшие «холод» в активную зону, работали исправно. Чернобыль не повторился.

С глубины 157 метров, на которой подводный корабль потерял ход, лодка все же стала всплывать. Мичман Каданцев, старшина команды трюмных, сумел продуть цистерны главного балласта воздухом высокого давления.

Заметив, что замигало табло «Уход с глубины», вахтенный офицер Верезгов бросился в рубку акустиков. Надо было узнать обстановку на поверхности, чтобы не угодить под киль какого-нибудь судна. Тем более что атомарина всплывала неуправляемо — по спирали, из-за заклинившего руля.

Желтый головастик шумопеленгатора чертил по экрану круг, ломая его в одном и том же месте — в стороне, где шумели сейнеры. Рыбаки — враги рыб и подводных лодок. До них было далеко — кабельтовых четыреста.

В 11.14 подводную лодку качнуло, и мичман Каданцев, стоявший наготове у верхнего рубочного люка, услышал плеск воды, стекающей с рубки. Всплыли!

Командир уже успел осмотреть горизонт в перископ — серенькое утро, зыбь, ни единой точки в морском безбрежье.

— Отдраить верхний рубочный люк!

Каданцев провернул зубчатку кремальерного запора и откинул толстенный литой кругляк. Выход в мир солнца и ветра, в океан свежайшего воздуха был открыт. Но выйти наверх позволительно было пока лишь одному человеку — вахтенному офицеру.

Капитан-лейтенант Верезгов:

— Всплыли без хода с отваленными носовыми рулями глубины. Свежий ветерок прохватывал насквозь куртку РБ (легкая хлопчатобумажная одежда, которую атомоходчики носят в отсеках). Посмотрел на корму и ахнул. Толстое резиновое покрытие вспучилось и сползало с корпуса, словно чулок. В корме все еще бушевал пожар.

Скупые строчки вахтенного журнала:

«11.21. Пожар в IV отсеке. Горит пусковая станция насоса (искрит и дымит). Насос обесточен.

11.27. Принесен огнетушитель в центральный пост. На пульте управления движением лодки появился очаг открытого огня. Загазованность и ухудшение видимости в центральном посту».