Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

Синонимами слов, связанных со знанием, думанием и пониманием становятся слова «видеть», «смотреть», «глядеть». Это значит, что им можно найти замену, а точнее, восприняв их как разговорную замену лежащего в их основе понятия, найти эту основу. Подсказкой, пожалуй, явится именно связь со зрительным восприятием. Без особых проверок и экспериментов рискну сразу сделать предположение, что мы имеем дело с образами. Если это так, то рассуждения Лопатина позволяют сделать следующий предположительное построение: слова о некой «вещи», сливаясь с нашей мыслью, то есть мышлением, превращаются в нем в образ вещи, который ощущается нами как единственно правильный и разумный.

Задам вопрос: а были ли разумными эти «слова», когда говорились? И попробую дать ответ в самокате, то есть включив заготовленное на такой случай в бытовом мышлении: Конечно! Как же иначе! Буду я брать всякое дерьмо! Что мне, охота дураком выглядеть!?

Собственно говоря, то же самое мы находим и при попытке подумать об этом здраво: действительно, эти «слова» должны быть признанно разумными, чтобы быть принятыми, или, по крайней мере, показаться таковыми. Но это значит, что разум во время их созидания присутствует в любом случае. Он или открывает эти «слова», или придумывает, как обмануть слушателей, что ему и удается. Примером второго типа разумности являются диалоги Сократа, когда он уже знает, что хочет лишь столкнуть собеседника с его собственным мнением, но тем не менее подает такое же бытовое мнение как нечто очень разумное, и собеседник это принимает и признает разумным. Почему? Потому что Сократ проделывает вместе с ним определенные действия, называемые рассуждениями, которые неверны по итогу, но полностью «разумны», то есть являются работой разума, по принадлежности. И этого достаточно. Следовательно, разумность не есть признак истинности! Разум истину ищет, но обладать ею не обязан. Он и есть инструмент поиска истины, но отнюдь не инструмент ее хранения! А где же хранится найденное?

Вот тут нам и помогут слова Лопатина. Их мы тоже принимаем как само собой разумеющееся и понятное. Да он и сам вряд ли относился к ним по-другому. «Единственно нормальный и разумный способ смотреть на вещи». Разумный, мы это разобрали, есть наследие того мига, когда этот способ разумно создавался. Следовательно, то ярлык, своего рода знак качества. А вот что такое «нормальный»?

Что такое «нормальный» на бытовом уровне – это понятно. Это просто. Я дам свое определение: нормальный значит соответствующий норме. К такому определению каждый может попытаться добавить свое. А что такое «норма»? Не буду мучить, просто приведу определение из «Современного словаря иностранных слов»: «Норма [лат. norma] – 1) умозаключение, установление, признанный обязательным порядок, строй чего-л., напр., н. права, языковая н.; 2) установленная мера, средняя величина чего-л.». Я не понял, каким образом въехало в это определение слово «умозаключение», а вот все остальное моим бытовым мышлением так или иначе узнается. Но что мы имеем? Словарь дает нам как раз бытовое определение этого понятия, то есть как раз то, что вы и добавили от себя к моему определению.

А что же такое «норма» на самом деле, какова смысловая основа этого понятия? «Латинско-русский словарь» дает определение краткое и простое: «norma, правило, образец, закон». И все. Остальное – производное.

В итоге мы приходим к такому выражению: «Признанный разумным способ смотреть на вещи становится в мышлении единственным образцом, который может считаться правилом или законом в соответствии с принадлежностью к тем или иным явлениям».

«Относительно таких понятий нам редко приходят в голову те, кто впервые развил и установил их. И вот именно в этом пункте последующие поколения совершают по отношению к Декарту крупную несправедливость: слишком часто забывали и забывают до сих пор, что Декарт не только основатель одной из философских систем, которых было так много в истории человеческой мысли и человеческих заблуждений. Он – и это является самым большим и важным в его историческом значении – есть творец нового европейского миросозерцания.

Нужно помнить, что новая философская система и новое миросозерцание далеко не одно и то же. Каждый оригинальный мыслитель создает свою особую теорию, и если он ее разовьет во всех логических последствиях, постарается широко применить ее к решению существующих проблем знания, даст ей законченный вид, она превратится в новую философскую систему. Однако лишь очень немногим среди философов действительно удавалось коренным образом изменить весь взгляд на существующее, на весь состав мира, на его самые основные законы и свойства, на изначальное отношение сил, установляющих бытие всех вещей. В истории философии мы обыкновенно наблюдаем совсем другой факт: сменяющие друг друга философские теории являются лишь различными способами толкования одной и той же действительности, представление о которой в его основных чертах утвердилось однажды навсегда. Картина мира в общем не меняется, меняются только комментарии к ней. Подтверждение этому замечанию находим во все эпохи существования философии. Возьмем философию древних греков: с первого взгляда мы встречаем в ней такую пестроту самых противоположных воззрений, что едва ли мы отыщем хотя бы одно такое безобидное общее положение логики, метафизики или физики, которое одинаково признавалось бы за бесспорное во всех школах; но вглядимся в дело глубже, и мы заметим, что эти противоречивые суждения произносятся об одном и том же. Образ действительности остается одним во всех умах, хотя и вызывает в этих умах до противоположности различные мысли. Так, мир элейцев с его неподвижным единством и вечно движущийся мир Гераклита, в своем движении осуществляющий свое внутреннее постоянство и тожество, при ближайшем рассмотрении оказываются одним и тем же миром, только при различной умозрительной оценке совершающихся в нем процессов. Космос Платона и вселенная Аристотеля и стоиков в существе своем составляют одно, хотя положение и место идеальных двигателей в природе и определяются ими различно. <…> Но все это разнообразие развивается на одной общей канве; все эти вариации разыгрываются на одну основную тему. При всех различиях в частных мнениях, мир для всех умов преподносится как законченное художественное целое, заключенное в определенные границы, реализующее во всех своих отношениях и процессах господство единого разума, который внутри им движет. Этот разум, в стремлении к гармонии и совершенству своих созданий, подчиняет себе материальную стихию, одолевает ее беспорядочное сопротивление, понуждает ее воплотить в себе идеальную красоту. <…> Основные черты античного взгляда на вещи мало изменились в Средние Века. Недаром Аристотель в схоластическую эпоху являлся высочайшим авторитетом в философии и науке. Только на всем миросозерцании, благодаря могучему воздействию религиозных идей, резче легла спиритуалистическая окраска, и дуализм природы и духа, вследствие аскетического настроения