Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

съезд башни, полный отвал башки…

– Но почему? Зачем пытаться досчитать до двадцати?

Элайджа игнорирует его вопрос.

– Ты ведь сделал как раз то, чего я от тебя ожидал? После того, как был здесь в прошлый раз?

Адам молчит. Он понимает, что Коул имеет в виду медкарты своих пациентов, в которых могут обнаружиться имена первых трех жертв Доброго Доктора и которыми теперь занимаются другие детективы. Они кропотливо просеивают информацию, просматривая истории болезни и сверяя их с причиной смерти. Дело это долгое, скучное и утомительное.

– Ищем, – отвечает он.

Элайджа удовлетворенно кивает.

– Я не сомневался, что ты сразу двинешь туда. В мою старую клинику. И знал: все, что ей придется сделать, это просто подождать.

– Меня.

– Да. Тебя, Адам.

Взгляд Коула опускается на руки Адама, сейчас прикрытые рукавами рубашки. Он медленно тянется к ним; охранник делает шаг и останавливает его. Коул опять улыбается – ухмылкой змеи или аллигатора, у которых выхватили добычу прямо из-под носа.

– Насколько далеко она продвинулась, Бишоп? – медленно произносит он. – Со своими иглами и скальпелем? Ты кричал? Плакал? Пока тебя наконец не спасли?

Адама вновь обдает холодом, леденящий страх пронизывает его до костей. Блеск металла, прикосновение острой стали к коже…

– Как ты узнал?

– Про твою фобию? Я про нее и не знал. Это Мэгги мне рассказала – после тех ваших прививок. Но то, как это тебя зацепило… Тогда мы и не думали, что это так отлично сработает, – продолжает Элайджа с ухмылкой. – И мне эта идея очень понравилась. Как и то, что она сделала. Отцы, как правило, недолюбливают своих зятьев, так ведь?

– Большинство отцов не организуют их пытки! – кричит Адам. Но тут же останавливается. На миг закрывает глаза. Он не доставит ему такого удовольствия, позволив увидеть свой страх. Ни в коем случае. Сейчас нужно сосредоточиться на том, зачем он здесь. На жертвах. На справедливости.

– Сколько их там было на самом деле, Элайджа? – спрашивает он.

Доктор тихо посмеивается.

– Напугался, Бишоп? Того, что первых было больше трех? Что их сотни, как у Шипмана?

Адам молчит, и Элайджа вздыхает.

– Знаешь, как долго я проработал врачом? До того, как меня арестовали?

Адам обжигает его взглядом – он отказывается играть в эти игры.

– Тринадцать лет! Тринадцать лет я спасал жизни, Бишоп. Знаешь, скольким людям это соответствует? Поскольку лично я не знаю. Их, должно быть, сотни. Если не тысячи – людей, которым я помог.

– И что с того?

– Значит, это мне как-то зачтется, точно?

– Это, мать твою, не пропуск для выхода из тюрьмы! – взрывается Адам. Логика этого человека – безумие. – Ты не выйдешь отсюда на все четыре стороны лишь потому, что диагностировал у кого-то рак! Ты убиваешь, насилуешь и пытаешь хотя бы одну женщину, и всё – игра окончена.

– Может, и так… – Элайджа небрежно склоняет голову набок, раздумывая над его словами. – Но я думаю, что мне все-таки следует отдать должное. Я мог бы убить гораздо больше людей.

Он встречает недоверчивый взгляд Адама.

– О, не переживай! Ты можешь спокойно спать по ночам.

Коул поднимает руку, сжимая пальцы в кулак. Затем медленно, один за другим, выпрямляет пальцы.

– Этель Хэншоу, – говорит он, и его указательный палец нацеливается в потолок. – Вера Фокс и Фред Пауэлл.

Элайджа останавливается.

– Всего трое. Как я и говорил. – Он пожимает плечами. – Хотя вскоре я понял, что это не мое. Вы когда-нибудь кого-нибудь убивали, старший детектив-инспектор Бишоп?

– Нет.

– А хотелось? – Коул смеется. – Можешь не отвечать. Наверняка да. Но ты слишком слабый человек, чтобы через это пройти. Чтобы лишить человека жизни, нужен кто-то покрепче в коленках.

– Кто был первым, Элайджа?

– Джоанна. Мать Ромилли.

Адам резко втягивает воздух сквозь зубы.

– Не так, – быстро продолжает Коул. – Все законно. Все в разумных пределах. Она умерла от рака. Это не считается. Но я при этом присутствовал. Я помог ей – как ее муж, как врач. Позаботился о том, чтобы она не страдала. И до того момента, пока Джоанна не умерла, я старался держать себя в руках, подавлять любые позывы. Ради нее. Я не хотел разрушать нашу семью, как это сделал мой отец.

– Ты изнасиловал Сандру Пул.

Элайджа пожимает плечами.

– А-а, это… Не о чем и говорить. Я мог бы поступить гораздо хуже. Это чувство, когда ты там, на самом краю, когда они делают свой последний вдох… Это… почти божественно, Адам! Как будто ты близок к Богу в этот краткий миг. Поэтому я подумал, не попробовать ли еще разок. – Он хмурится. – Но не то же самое. Уже пройденное довольно быстро приедается. Не пойму, почему Гарольд Шипман настолько заморачивался… В чем тут прикол?

Адам ждет. То, что говорит этот человек, это его легкомыслие, совершенно отвратительны. Но он понимает, что Элайдже хочется поговорить, и как бы сильно его ни выворачивало наизнанку, это их лучший шанс узнать масштабы преступлений Коула.

Элайджа переводит взгляд на Адама. Черный и мрачный.

– Эти девушки… Тогда-то я понял, что мне и вправду нравится. И это не сам акт их содержания в неволе или убийства. А всемогущество. Это действовало опьяняюще. – Глаза у него затуманиваются, когда он погружается в воспоминания. – На самой границе между жизнью и смертью. Полный контроль над этими девушками. То, что они для меня делали…

Адам перебивает его:

– Тогда почему же ты оставил ключи?

– Чтобы их нашла Ромилли? – Он смеется. – По той же самой причине. Я хотел посмотреть, насколько сильно смогу ее подтолкнуть. Яблоко от яблони недалеко падает, и оказалось, что упало оно и впрямь не так уж далеко. Она молчала, моя маленькая Ромилли. Я гордился ею. За то, что так долго хранила мой секрет.

– Ромилли совсем не такая, как ты! – шипит Адам сквозь стиснутые зубы. – Она добрая и сильная. Она знает, что то, чем ты тогда занимался, – отвратительно, и всю свою жизнь пыталась искупить это.

– Но разве тебе не интересно, Адам? Насколько она все-таки похожа на меня? – Коул наклоняется вперед через стол, ближе. – Природа или воспитание? Разве это не занимает твои мысли, когда вы с ней говорите о том, чтобы завести детей? Поскольку я вижу, что обручальное кольцо опять у тебя на пальце. Вы явно не могли так быстро пожениться по новой, так что это более чем символично. И флаг вам обоим в руки. Но если вдруг что-нибудь случится – если ваш ребенок вдруг попадет в аварию, упадет, ударится головой, – разве ты не призадумаешься? Потому что лично я призадумался. Насчет самого