Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Белье давали с клеймом клинического военного госпиталя, очевидно, выбракованное, до того рваное, что нижнее состояло иногда из отдельных штанин на каждую ногу. Рубашки, доходившие лишь до половины живота, с оборванными тесемками, так что нельзя было завязать воротника, а грубейшие носки, фасона прямого мешка, в том месте, где приходилась пятка, во всю ее величину имели дыру. В две недели один раз меняли простыню и однажды дали вместо нее саван с нашитым посредине крестом.
Немного суеверного каптенармуса латыша Мазика, очень хорошего человека, это даже смутило, но я ему объяснил, что крест не может быть плохим предзнаменованием, а скорей хорошим.
Зато попалась как-то прекрасная, длинная, батистовая рубашка с клеймом «Женек, гимн. кн. Оболенской». Как она попала сюда, никто объяснить не мог, а я жалел, когда с ней пришлось расставаться при смене на кургузую и грубую мужскую.
Хозяйство начало приходить в расстройство – электричество часто не давало света, и в зимние дни приходилось сидеть в темноте, потому что ни керосина, ни свечей уже не было. Это было особенно тягостно, поэтому когда раздобывали какой-нибудь огарок и спички, то приходилось беречь его как зеницу ока, зажигая лишь на несколько секунд.
Всю старую команду постепенно отправили в строй, а вместо нее назначили новую. Приехал и сам Бонапарт – Керенский. Надобности в этом, понятно, не было никакой, но его «влекло к знакомым берегам», и надо же было покуражиться перед бывшими сановниками, которым он объявил, что государь отрекся от престола и составилась новая власть – Временное правительство, в коем он не последнее звено.
Объявили новую инструкцию, утвержденную Керенским. Жаль, что он не испытал ее после того на своей спине. Прогулки полагались всего по несколько минут, так как выводили поодиночке, чтобы никто друг друга не видел; пища – исключительно из солдатского котла, вернее – остатков в нем, так как команда питалась раньше нас, в коридоре, а затем разносили заключенным, подавая оловянную миску с бурдой и на ней тарелку с признаками какой-нибудь каши, в которую однажды мне подсыпали битое стекло, кусок которого уколол в нёбо, что и спасло меня. В «глазок» при этом все время наблюдали – когда начнутся последствия этого варварства.
От полков гарнизона приходили солдаты посмотреть, как сидят бывшие царские слуги. На нервы действовало постоянное щелканье закладки «глазка», пока все не удовлетворят свое любопытство. Слышен был при этом смех, всякие издевательства, обещание скоро с нами покончить…
В самом начале никаких свиданий не допускали, и я не подозревал, что мою жену тоже арестовали. Во время прогулки один из часовых мне мимоходом сообщил: «Ваша жена тоже арестована». Через несколько же дней, проходя по коридору на прогулку, я заметил женщину вместе с дежурным. Это навело меня на мысль: не здесь ли и Екатерина Викторовна? Оказалось, что она и Анна Александровна Вырубова действительно в Трубецком бастионе и для них из женской тюрьмы командированы две надзирательницы.
Камеры наши мы должны были убирать сами, для чего в форточку нам просовывалась половая щетка. При царском режиме уборка производилась во время прогулки прислугой, и никогда ничего из нашего имущества не пропадало, чего нельзя сказать про время царствования Керенского.
И физические и моральные условия были таковы, что никакое здоровье не могло их вынести без ущерба. Пришлось обратиться к врачу, каковым оказался ассистент известного Мечникова – и прекрасный доктор, и прекраснейший человек, Иван Иоанович Манухин. Все, что он только в силах был сделать, чтобы облегчить нашу участь, не говоря уже о медицинской помощи, он делал. Разрешено было, например, молоко сильно ослабевшим и второй матрац.
При всей строгости наблюдения страже удавалось сделать кое-что, выходящее за пределы установленного режима. Так, например, я мечтал о том, каким развлечением были бы карты и возможность убивать время пасьянсами. Бумага, перо и чернила нам разрешались в течение дня. Я попросил купить мне так называемую «александрийскую» и получил несколько листов этой бумаги. Ни ножа, ни ножниц, конечно, не давали. Перегибая лист многократно и нажимая ногтем на сгиб, я постепенно делил бумагу до размера самых малых пасьянсных карт, что выходило у меня чрезвычайно аккуратно. Затем от руки изображены были все масти и фигуры, но особенно забавно вышли дамы. Когда мне удалось передать затем такие карты в камеру жены, она мне говорила, что страшно им обрадовалась, – они придали ее номеру уют, но на дам она без смеха не могла смотреть.
Раскладывать пасьянсы надо было только так, чтобы карты не были видны в «глазок». Это достигалось тем, что сидеть приходилось спиною к двери, – да у столика иначе и нельзя было поместиться.
Удалось соорудить и абажур к электрическому фонарю, благодаря случайно очутившемуся у меня в руках кусочку проволоки от бутылки «Боржоми», которую откупоривали в коридоре у моей двери.
Отправляясь на прогулку, я ее заметил и при возвращении носком сапога продвинул в камеру. Бумага у меня была, и этого материала было достаточно, чтобы защититься от падающего прямо в глаза отраженного от рефлектора неприятного света. На это примитивное сооружение почему-то решительно никто никакого внимания не обратил.
Среди нашей стражи были люди с человеческим сердцем, которым мы с женою обязаны тем, что имели возможность сообщать друг другу несколько слов, а каким это было подбадривающим средством для нас лично – не испытавшему того, что мы испытывали, понять трудно.
Также мне удалось самостоятельно значительно уменьшить сырость в камере. Дело в том, что зимой окно намерзало, оттаявшая вода собиралась в желобок и затем текла по стене, образуя на полу лужу. Мокрая же стена покрывалась плесенью. Я неоднократно заявлял об этом старшему, но это оставалось «гласом вопиющего в пустыне».
Сердце мое стало пошаливать, и доктор прописал микстуру, которую принесли из аптеки в довольно большой стеклянной посуде. По инструкции она подавалась только в окошко и после приема лекарства отбиралась. Но однажды, случайно, бутылка осталась у меня, и я решил ею воспользоваться для осушки стены. Для этого нужна была веревка. На мое счастье, во время прогулки я заметил порядочный кусок таковой возле водосточной трубы, и мне удалось поднять ее незаметно для часовых.
Нужный материал был у меня таким образом готов, не хватало только палки, чтобы достать до высоко прибитого у нижнего края окна желобка. Это удалось добыть последовательно на трех прогулках: в первую я выломал из куста хворостинку и должен был оставить на месте; во вторую – я ее очистил, но не успел спрятать, и в третью – забрал, принес в камеру и положил под матрац.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Государь. Искусство войны - Никколо Макиавелли - Биографии и Мемуары
- Мечта капитана Муловского - Владимир Шигин - Биографии и Мемуары
- Письма В. Досталу, В. Арсланову, М. Михайлову. 1959–1983 - Михаил Александрович Лифшиц - Биографии и Мемуары / Прочая документальная литература
- Николай Георгиевич Гавриленко - Лора Сотник - Биографии и Мемуары
- Жизнь и приключения русского Джеймса Бонда - Сергей Юрьевич Нечаев - Биографии и Мемуары
- На линейном крейсере Гебен - Георг Кооп - Биографии и Мемуары
- Воспоминания. Письма - Зинаида Николаевна Пастернак - Биографии и Мемуары
- Письма русского офицера. Воспоминания о войне 1812 года - Федор Николаевич Глинка - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович - Биографии и Мемуары / История
- Великий де Голль. «Франция – это я!» - Марина Арзаканян - Биографии и Мемуары