Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы - Федор Раззаков

«Москва, 28 июля. Тысячи молодых русских насмехались, свистели и кричали: «Позор, позор, позор!» сегодня, когда конная полиция пыталась рассеять их на похоронах Владимира Высоцкого, барда и актера.

За несколько часов до начала в 1 час дня панихиды в авангардистском Театре на Таганке, где 42-летний актер работал до своей смерти от сердечного приступа, в четверг площадь перед зданием начала заполняться скорбящими людьми, несшими цветы, чтобы отдать дань памяти.

Два часа спустя, когда открытый гроб был вынесен, возбужденная толпа, состоявшая, по мнению эмоциональных участников, от 10 ООО до 30 ООО человек, ринулась на полицейские кордоны, чтобы добраться до театра, где в окне была выставлена фотография в черной рамке.

Толпа бросала букеты через полицейских, часть сил безопасности, присланных на Олимпиаду, направила своих лошадей на толпу. Мегафоны призывали людей очистить площадь для транспорта. Среди криков, мяуканья и свиста в толпе вздымались сжатые кулаки и крики в унисон: «Позор!»

20-летний юноша, который гордо показывал свои шрамы и царапины после того, как все было кончено, сказал: «Полиция обесчестила память человека».

Пожилая женщина наставляла его: «Толпа может быть опасной. Полиция всего лишь делала свое дело».

Необычная сцена, имеющая не много аналогий в современной советской истории, была яркой демонстрацией силы слова в этой стране. Но толпа пришла еще и для того, чтобы почтить г. Высоцкого как человека, проведшего некоторое время в сталинском лагере в юности и позднее обнажавшего темные стороны жизни как актер и поэт. Одной из величайших ролей его был «Гамлет» в переводе Бориса Пастернака.

Г. Высоцкий был как популярной звездой кино, так и звездой сцены. На дружеских встречах, после нескольких рюмок, он пел баллады, которые сделали его легендарной подпольной фигурой…

Не только недовольная молодежь пришла оплакивать г. Высоцкого. Все актеры Театра на Таганке, другие известные режиссеры, как, например, Олег Ефремов из Московского художественного театра, писатели и журналисты присутствовали на панихиде.

Со вдовой актера, французской актрисой Мариной Влади, они сопровождали его гроб на Ваганьковское кладбище, где также похоронен поэт Сергей Есенин. На кладбище были аналогичные сцены, как сказали некоторые из присутствующих. Эту сцену видели лишь несколько человек из тысячи иностранцев, присутствующих на Московской Олимпиаде. Таганская площадь далека от любого олимпийского объекта, и полиция перекрыла движение по главной кольцевой дороге, проходящей под ней, за несколько часов до начала сбора толпы.

Вечером, спустя несколько часов после этих событий, толпа из 200–300 человек еще стояла вокруг театра, но все знаки траура были убраны, и портрет г. Высоцкого был удален. Рядом стояла пожарная машина. Полиция, теперь более спокойная, говорила людям: «Проходите, собирайтесь где-нибудь в другом месте».

«Они убрали портрет, пока я был днем на работе, — сказал молодой человек в голубых джинсах. — Я знал, что они это сделают».

Женщина рядом ругала иностранцев. «Иностранцы, — зашипела она на двух иностранных корреспондентов. — Мы можем справиться со своими проблемами сами».

Цветы покрывали улицу перед театром. Под портретом стояла прислоненная гитара. Текст в стихах гласил, что г. Высоцкий имел в своей популярности то, в чем ему отказывало официальное признание. Надпись от руки на обрывке картона гласила: «Какой позор, что умирают не те».

Движение по площади, обычно являющейся оживленным перекрестком, было перекрыто. Сотни людей стали появляться на крышах, в верхних этажах домов, на афишных тумбах, чтобы бросить взгляд. Молодой человек стоял на афишной тумбе, откуда два полисмена постоянно пытались его стащить. Толпа веселилась всякий раз, как им это не удавалось. Наконец он наступил на руку полицейскому и спрыгнул, чтобы смешаться с толпой. На плакате было написано: «Наш советский образ жизни». Крейг Р. Уитни».

Только два советских официальных органа печати кратко упомянули на своих страницах о смерти Владимира Высоцкого — «Вечерняя Москва» и «Советская культура».

Зарубежная печать в связи с этой смертью своих газетных страниц не жалела. Вплоть до 23 августа заграница комментировала похороны советского барда. Всего же с 26 июля по 23 августа в свет вышло 42 статьи.

Один из аккредитованных в Москве французских журналистов после этих похорон писал: «По накалу, по размаху людской скорби Москва хоронила Высоцкого, как Париж хоронил Эдит Пиаф. Люди знали, что они теряли. (Только в Париже был национальный траур.) Пиаф была грешницей, а хоронили ее как святую. Она не щадила себя для людей. И они не пощадили себя в скорби по ней. То же повторилось с Высоцким. Пиаф воздали честь по ее масштабам. И если Высоцкий не пел, как Пиаф, то и она не играла на сцене, не писала стихов, как Высоцкий. Они были птицами одного полета. Всегда летели на огонь, прекрасно зная, что им не суждена судьба птицы Феникс».

В далекие сороковые случилась у маленького Володи Высоцкого встреча, о которой позднее поведал людям ее свидетель Павел Леонидов:

«На Зацепе в голодные годы была столовая. Коммерческая. В ней кормили без карточек. Там работала официантка. Огромная женщина. Чокнутая: она была страшно добрая и копила деньги по копейке, чтобы после их кому-нибудь отдать… Однажды, сам не работавший, я взял с собой в эту столовую маленького Вову. Официантку звали Евдокия, но все алкоголики Замоскворечья называли ее Тетя Лошадь. Тетя Лошадь поглядела на Вову внимательно, погладила по вихрастой голове и сказала, причитая: «У пацана сердце без кожи. Будет не жить, а чуйствовать и помрет быстро. И хорошо, что быстро, потому как отмучается…»

Вот и вышло, что смерть эта в июле 80-го, ставшая для миллионов людей огромной трагедией, для самого Владимира Высоцкого была избавлением от одному ему известных мук и терзаний. Одно слово — отмучился…

Покой и воля

Смерть Владимира Высоцкого была предопределена множеством различных факторов, но в первую очередь он умер не от алкоголя, а, по словам В. Смехова, «от самого себя».

В пушкинской речи 21-го года Александр Блок говорил: «Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, — тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл».

От такого же удушья и пагубной болезни через несколько месяцев после смерти Владимира Высоцкого ушел из жизни и Олег Даль. М. Козаков, встретив О. Даля на похоронах В. Высоцкого, написал горькие строки: «Волчек подошла ко мне и спросила на ухо: «Может, хоть это его остановит?» Не остановило. Метрах в тридцати от места, где стоит сегодня ограда, теперь лежит Олег».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});