Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

Жреца оттеснили.

Тут к нему подбежал денщик трибуна Секста, известный своею трусостью вольноотпущенник Дав и стал умолять, чтобы жрец возложил на него руки и тем предохранил бы его от ран и увечий на сегодняшний день…

— За возложение рук, Дав, — деловито сказал жрец, — я беру, как тебе известно, два сестерция.

— О, я отдам тебе деньги завтра же! — молвил вольноотпущенник, но жрец был непреклонен.

— В кредит я не возлагаю рук! — решительно сказал он. — Так провозлагаешься, в кредит-то! А вдруг тебя все-таки пришибет бревном? Кто мне заплатит?..

В это время многотысячные полчища галлов оставили уже свое становище и устремились на холм. Видимо, их передовые отряды донесли главному командованию, что некая группа римлян, вооруженная дальнобойными пращами необычайной силы, заняла возвышенность перед лагерем, и прежде, чем атаковать главные силы, надо уничтожить опорный пункт противника…

— Трибуны, центурионы, по местам! — крикнул Цезарь. — Помните, жизнь всех зависит от доблести каждого. Я буду находиться при легионном орле…

Цезарь с замиранием сердца смотрел на эту ужасную атаку. Он знал — сейчас защитники холма будут раздавлены, а затем будет раздавлен и его лагерь.

И вдруг то, что его трибун принял за хобот баллисты, полыхнуло огромным крутом желтого пламени и грянуло настоящим, подлинным громом. Что-то оглушительно завизжало, уносясь в сторону свевов, и, снова сверкнув огнем, прогрохотало там.

И так до десяти раз в течение трех, не более, минут: взлетал огонь, гремело, взвизгивало и огнем рвалось среди расстроенных уже рядов пытавшегося наступать врага. Потом в нескольких точках вершины что-то торопливо, захлебываясь, затявкало, словно одновременно залаяли все семь голов подземного пса Цербера.

Свевы бежали. Всё поле было усеяно трупами…

Ликующий Цезарь приказал отворить боковые ворота лагеря и выпустил на бегущих свою конницу. Легкие тур мы быстро развернулись на ровном поле и, легкокрылые, пошли добивать врага.

Это был полный разгром; решительная, окончательная победа!

Жрец, полумертвый от страха еще секунду назад, первым пришел в себя. Хватая Цезаря за край его паладаментума, он звал его к ларам лагеря, чтобы скорее совершить возлияние богине Победы. Не столько, правда, возлияние его интересовало, как возможность при удобной обстановке напомнить Цезарю, чтобы его, жреца, не обошли бы при дележе добычи.

Цезарь оттолкнул жреца ногой.

— Секст, — сказал он своему любимому трибуну, — пойдем на холм… Я хочу видеть предводителя этих божественных людей.

Но уж сам подпоручик Казанцев шел ему навстречу.

Подпоручик Казанцев был очень поджар в своем галифе. Цезарю, задрапированному в пурпур широчайшего паладаментума, он показался похожим на цаплю. Не менее комичным показался Казанцеву и Цезарь.

— Ну, вот и всё! — сказал подпоручик Казанцев, протягивая руку великому полководцу. — Как просто! Вот, Юлий Цезаревич, как за две тысячи лет шагнула вперед военная техника!

Подпоручик Казанцев был классиком по образованию, он говорил по-латыни.

— Кто вы? — спросил Цезарь. — Ты и твои люди? Вы… боги?..

— Ерунда! — ответил подпоручик. — Какие там, к чертовой бабушке, боги!.. Я, ваше высокопревосходительство, центурион первого Омского добровольческого полка. Нас, видите ж, послали в обход красным, а мы вот и зашли в тыл… на две тысячи лет назад…

Ничего не понимаю!..

— А вы думаете, я что-нибудь понимаю?.. Вот, говорят наши астрономы — астрологи по-вашему, халдеи тож, — что есть звезды, свет с которых идет на землю две тысячи лег… Так с тех звезд земля видна такою, какою она была в то время, когда вы еще жиж. Так вот, может быть, я с одной из этих звезд руку вам и подаю… А то есть еще теория относительности… Впрочем, всё это ерунда собачья, а важно то, что командир моего полка — по-вашему легат моего легиона — обязательно будет крыть меня на чем свет стоит за мой неудачный маневр с обходом большевиков… Действительно, черт знает куда я попал — в Галлию времен ваших «Записок».

— Но… какую награду хотите вы получить за помощь, оказанную вами римскому войску? Хотите, я прикажу сенату возвести вас в римское гражданство?

— Это бы неплохо! — подумав, ответил Казанцев. — Только… придется быть эмигрантом, ну его в болото! Но того… в Риме теперь Муссолини… Признает ли он и теперешний римский сенат ваше распоряжение? Да, к тому же, русским быть мне все-таки приятнее, чем италийцем…

— Русским?.. Что это такое?

— Ну, скиф, скажем.

— Скифы — дикари… Не может быть, чтобы вы были скифом… Я вас тоже именую во множественном числе, как и вы меня.

Подпоручик Казанцев смотрел вдаль, не отвечая. Из-за опушки леса выскочил верховой, во весь опор несущийся к холму. Но это не был конник из турм Цезаря — это был казак из штаба первого Омского добровольческого полка.

— Вон и вестовой от командира! — испуганно сказал подпоручик Казанцев. — Простите, Юлий Цезаревич, но мне пора. Уж вы как-нибудь сами добивайте своих галлов. Нам же и большевиков хватит.

— О юноша! — прослезившись, сказал Цезарь, обнимая добровольческого офицера. — Возьми от меня на память хоть этот вот перстень!..

И, сняв с руки кольцо, полководец надел его на палец моего дружка.

Пусть это странно и даже дико, но… в моем рассказе нет и крупицы выдумки. Дело было так…

Двадцать лет назад, в июле 1918 года, первый Сибирский добровольческий омский полк наступал на городок Ялуторовск. Городишко оказался оставленным большевиками. Прикрывая только что отошедшие красные части, отходил и броневик, поплевывая в нас гранатами и шрапнелью.

Я был на взводе, подпоручик Казанцев на отделении. Он был в шести шагах впереди меня, когда граната разорвалась перед ним. Я подбежал к упавшему… Ни царапины, лишь глубокий контузийный обморок.

Мы подняли беднягу, на руках дотащили до Ялутуровского вокзала и внесли в зал. Долго мы возились, пытаясь привести Казанцева в чувство, но так и не смогли этого сделать. Потом пришел врач, впрыснул Казанцеву камфару и велел оставить его в покое. Сам, мол, очнется, если не помрет. И Казанцев не помер, очнулся. Слабым голосом, ночью уже, он позвал меня к себе. И тут же стал рассказывать о своей встрече с Цезарем. И Федота, и Митрича называл, наших добровольцев…

Рассказ его я принял за бред. Попив чайку, Казанцев уснул. Но и утром, уже почти здоровый, он вернулся к своему рассказу и так, отрывками, всё возвращался к нему до самой Тюмени, до подступов к ней, где и убили его, моего дорогого дружка. Многое из рассказов его я забыл, а что запомнилось, вот записал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});