Политическая биография Сталина - Николай Капченко

«Мы отнюдь не намерены замазывать разногласий, имеющихся среди социал-демократических рабочих. Более того: мы думаем, что мощное и полное жизни движение немыслимо без разногласий, — только на кладбище осуществимо «полное тождество взглядов»! Но это ещё не значит, что пунктов расхождения больше, чем пунктов схождения. Далеко нет! Как бы ни расходились передовые рабочие, они не могут забыть, что все они, без различия фракций, — одинаково эксплуатируемы, что все они, без различия фракций, одинаково бесправны… Поскольку мы должны быть непримиримы по отношению к врагам, постольку же требуется от нас уступчивость по отношению друг к другу.»[408] Не только содержание, но и тональность процитированного отрывка дают ясное представление о том, что и после выделения в самостоятельную партию большевики вовсе не поставили раз и навсегда крест на возможности в дальнейшем общих действий с другими фракциями в рамках общего социал-демократического движения.

К тому же, если большевистская партия существовала как политическая партия с 1903 года, то к чему были ожесточенные схватки за созыв и проведение Стокгольмского и Лондонского съездов, неистовые политические баталии на самих этих съездах, не говоря уже о других форумах менее представительного характера. Ведь непримиримая межпартийная борьба между большевиками и меньшевиками буквально пронизывала всю деятельность как центральных, так и местных органов формально единой партии. Так что оценка Пражской конференции, данная во времена Сталина, в целом соответствовала действительным историческим фактам. При этом, как мне представляется, напрямую связывать такую оценку со стремлением возвысить роль Сталина — значит однобоко и тенденциозно трактовать исторические события. В конечном счете, весь спор по поводу Пражской конференции носил во многом чисто схоластический характер, ибо по-своему справедливы были обе точки зрения. Большевизм как идейное и политическое течение существовал даже не со времени раскола в 1903 году, но фактически и раньше. Равно как верно и то, что в качестве самостоятельной политической партии большевизм оформился на Пражской конференции в январе 1912 года.

К чисто формальным, не имеющим принципиального характера, обстоятельствам, следует, на мой взгляд, отнести и факт кооптации, а не избрания Сталина на этой конференции в состав Центрального Комитета. Но прежде чем более детально рассмотреть вопрос о том, когда и как Сталин оказался в составе ЦК партии большевиков, необходимо затронуть один момент, на который обращает особое внимание Троцкий в своей книге о Сталине. Он приводит слова некоего историка Рябичева: «В марте — апреле 1910 г. удается, наконец, создать российскую коллегию ЦК. В состав этой коллегии входит и Сталин. Однако эта коллегия не успела развернуть работы: вся она была арестована». «Если это верно, то Коба, по крайне мере формально, вошел с 1910 г. в состав ЦК. Важная веха в его биографии! Однако это не верно, — пишет Троцкий. — За пятнадцать лет до Рабичева старый большевик Германов (Фрумкин)[409] рассказал следующее: «На совещании пишущего эти строки с Ногиным было решено предложить ЦК утвердить следующий список пятерки — русской части ЦК: Ногин, Дубровинский, Малиновский, Сталин и Милютин» Дело шло, таким образом, не о решении ЦК, а лишь о проекте двух большевиков. «Сталин был нам обоим лично известен, — продолжает Германов, — как один из лучших и более активных бакинских работников. Ногин поехал в Баку договориться с ним, но по ряду причин Сталин не мог взять на себя обязанности члена ЦК». В чем именно состояла помеха, Германов не говорит[410]. Сам Ногин писал о своей поездке в Баку два года спустя: «В глубоком подполье находился Сталин (Коба), широко известный в то время на Кавказе и принужденный тщательно скрываться на Балаханских промыслах» Из рассказа Ногина вытекает, что он даже не повидался с Кобой.»[411]

Далее Троцкий заключает, что «можно с уверенностью предположить, что причиной неудачи миссии Ногина послужило недавнее участие Кобы в «боевых действиях»[412].

Как можно прокомментировать изложенное выше? Конечно, обстоятельства всего этого дела — первой попытки включить Кобу в состав российской коллегии ЦК — с надлежащей достоверностью выяснить невозможно. Сами условия подпольной революционной деятельности, естественно, предполагали строгую конспирацию, особенно когда это касалось такого вопроса, как персональный состав руководящих органов партии. Однако мне хотелось бы подчеркнуть другое: независимо от того, соответствуют ли истине приведенные выше обстоятельства, бесспорным остается тот факт, что уже тогда вопрос о привлечении Кобы к работе руководящих органов партии рассматривался в практическом плане. Это убедительно говорит в пользу того, что он к тому времени пользовался известностью и определенным авторитетом не только в местных партийных организациях, где преимущественно протекала его работа, но и во всероссийском общепартийном масштабе.

Теперь коснемся вопроса о кооптации Сталина в состав ЦК партии большевиков на Пражской конференции. Во-первых, следует особо подчеркнуть, что такая кооптация состоялась не после конференции, а во время ее работы. С долей сомнений можно предположить, что такой метод был, возможно, обусловлен прежде всего условиями самой конспиративной деятельности партии, которая находилась под неусыпным пристальным оком царской охранки. Были необходимы какие-то меры, способные обезопасить деятельность членов ЦК. Ведь не случайно, что к началу первой мировой войны чуть ли не все члены ЦК, работавшие в России, оказались в тюрьмах или в ссылке. Сам состав участников конференции был шире, чем состав ЦК, поэтому факт кооптации на пленуме ЦК новых членов в то время, когда сама конференция еще не завершилась, говорит, по-моему, прежде всего о предосторожностях чисто конспиративного плана. Ведь при вынесении суждения по данному вопросу нельзя сбрасывать со счета тот факт, что из 14 делегатов конференции с правом решающего голоса двое, как выяснилось впоследствии, были агентами охранки (Р. Малиновский и А. Романов.) Именно они самым детальным образом и информировали полицию о ходе самой конференции и по другим внутрипартийным вопросам. Для характеристики обстановки, царившей на самой конференции, говорит и такая деталь: по предложению Ленина не сообщать ничего о конференции в переписке (которое оспаривал один из делегатов) было даже принято решение вообще прекратить всякую переписку (видимо, на период работы конференции)[413].

Детальное ознакомление с соответствующими материалами конференции позволяет все же сделать вывод о том, что не только сугубо конспиративные соображения стали причиной его кооптации в ЦК. Сам порядок выборов в состав ЦК был довольно своеобразным: каждый делегат записывал фамилии кандидатов, которых он считал необходимым избрать, и передавал эту записку Ленину. Результаты выборов из соображений конспирации на конференции не оглашались. О них знал лишь Ленин, который по окончании выборов информировал об избрании каждого члена Центрального Комитета.

Членами Центрального Комитета в итоге такого способа голосования Пражская конференция избрала, кроме широко известных в партии деятелей, также довольно малоизвестных. Всего в состав первого чисто большевистского Центрального Комитета вошло 7 человек: В.И. Ленин, Ф.И. Голощекин, Г.Е. Зиновьев, Г.К. Орджоникидзе, С.С. Спандарян, Д.М. Шварцман и Р.В. Малиновский. Иными словами, весь состав ЦК оказался сформированным из числа самих делегатов. (Как бы сказали сейчас, произошел своеобразный «междусобойчик») А между тем, как уже отмечалось, не все избранные на конференцию делегаты сумели по разным причинам (арест полицией, транспортные трудности и т. д.) прибыть в Прагу и принять участие в конференции. Кроме того, состав ЦК явно не отражал позиции и интересы тех партийных активистов, которые вели непосредственную работу в России. Данное обстоятельство (об этом можно говорить с достаточной долей уверенности) и стал побудительной причиной того, что еще до завершения работ конференции по несомненной инициативе Ленина состав членов Центрального Комитета был пополнен. Сами интересы дела требовали внесения определенных коррективов, что и было сделано.

Таковы были, как мне представляются, мотивы, обусловившие введение Сталина в состав ЦК большевиков. Но, впрочем, эти детали не столь уж и важны. Ведь по всем нормам партийной жизни и правил формальное избрание на конференции или кооптация на пленуме ЦК мало чем отличались по своему содержанию. Как бы сказали в наше время, кооптация была вполне легитимна со всеми вытекающими из этого факта последствиями. К тому же, надо не упускать из поля зрения, что речь идет о формировании руководящего органа партии, действовавшей в условиях глубокого подполья. Примечательно в этом отношении и цитировавшееся выше донесение полиции, где говорилось «на основании предоставленного цекистам права кооптирования избраны в члены ЦК» (выделено мною — Н.К.). Делать на этих нюансах особый акцент, а тем более строить на такой базе какие-то далеко идущие выводы — по меньшей мере не совсем правильно. Но к таким приемам часто прибегали в целях политической дискредитации Сталина после его смерти. Здесь четко проглядывала тенденция представить его чуть ли не изначально в качестве политического проходимца, строившего свою партийную карьеру путем всякого рода интриг, махинаций и подлогов. Но, как говорится, у Сталина и без того много политических грехов, чтобы еще прибегать ко всякого рода сомнительным или маловразумительным аргументам в целях его развенчания. В смысле, мягко выражаясь, неуважительного отношения к фактам и особенно их трактовки, период после смерти Сталина не намного лучше периода, когда Сталин стоял у власти и исторические события интерпретировались в угодном для него свете. Обе крайности, как известно, когда-нибудь и в чем-нибудь сходятся. В приложении к оценкам отдельных эпизодов деятельности самого Сталина это находит самое непосредственное подтверждение.