Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— Мы с вами понимаем, что уж если он не поднялся на защиту своей тетушки, то едва ли пошевелится сейчас. Конечно, последнее время, за счет беспорядков в Германии и Нидерландах, император стал более благочестивым и религиозным. Только сражаться ему придется с тамошним протестантизмом… а не с Англией. От козней Карла вы сейчас надежно избавлены, — заключил он. — Только, прошу, не передавайте ему моих слов.

Я сердечно обнял его.

— Разумеется, не буду.

— У меня есть еще одна забота, ваше величество. — Шапюи перевел дух. — Принцесса Мария. Не пора ли выдавать ее замуж?

— Увы, не вижу подходящих женихов. Пока Франция и император не осознают важность нового союза…

— Она в смятении. Ей нужен муж! Я говорю с вами как друг, а не как посол или ее приверженец. Принцессе уже двадцать шесть лет, ваша милость, она давно не ребенок, и скоро способности к деторождению пойдут на убыль. Проявите же к ней отцовское милосердие!

Меня поразила его горячность.

— Но за кого я могу выдать ее замуж? Принцы…

— За герцога, графа, да за кого угодно! Родовитость и вероисповедание жениха не имеют значения! Важно, чтобы он видел в ней женщину, женщину, отчаянно нуждающуюся в супруге и детях. Моему господину, императору, вряд ли понравилось бы, если бы он услышал мои речи. Но если вы любите своего ребенка… Помогите ей! Никто, кроме вас, не сделает этого важного шага. Вашей дочери необходимо любить кого-то. Иначе свойственные ей добродетели перерастут в пороки.

Мария… В детстве — очаровательная малышка. Позже пешка в войне между мной и Екатериной. Потом никчемное прозябание. Слишком озабоченный собственными делами, я совсем не думал о ее нуждах. Я полагал, что, пока я жив, у нее все будет благополучно.

Оказывается, нет. Жизнь Марии полна уныния и лишена смысла.

— Верно вы говорите, — сказал я. — Она ужасно одинока.

Странно, как я сам не понимал этого. Я воображал, что все, кто меня окружает, испытывают довольство и радость. Увы.

Я очень любил дочь, но оттолкнул ее, когда она встала на сторону матери. Былая преданность стремительно сменилась жестоким обращением. Что-то сместилось в моей голове… Возможно, мое безумие началось много раньше — с исчезновения привязанностей.

Нет, я не помешался. Но почему так упорно досаждают мне головные боли?! Где же мое лекарство, та настойка, что избавляет от мучительных ударов в висках? Надо принять очередную дозу. Слуга подал мне склянку. Славный изумрудный бальзам. Он успокоит меня к началу следующей аудиенции.

Да, теперь хорошо бы тихо посидеть, дожидаясь его благотворного воздействия. Но из приемной уже доносился стук башмаков, отдававшийся в моей голове пульсирующими толчками.

* * *

— Посол Марильяк ожидает приема.

Значит, он уже прибыл? Что ж, прекрасно.

— Пусть войдет, — сказал я.

Месье Марильяк явился в зал аудиенций. В сущности, я толком не знал этого человека, он прибыл в Англию всего несколько месяцев тому назад. Франциск не разрешал своим посланцам надолго задерживаться у нас, чтобы они не завязали со мной личных отношений. Может, он опасался моего обаяния и влияния?

— Ваше величество.

Посол преклонил колено, затем поднялся и приветливо взглянул на меня.

Должен признать, что обаятельная улыбка красила его.

У Уолси была на редкость притягательная улыбка. Да к тому же подобострастные манеры льстивого и одновременно исполнительного слуги.

Уолси… Уолси уже давно нет.

— Мы рады видеть вас, месье Марильяк. Жаль, что за время вашего пребывания на английской земле мы с вами не успели как следует познакомиться. Прошу вас, подойдите ближе, месье, позвольте мне посмотреть на вас.

Я пригляделся к его внешности, оценил наряд. Судя по всему, этот толстяк непробиваемо спокоен и очень доволен собой. С такого рода людьми трудно найти общий язык. Это почти так же нелегко, как завоевать одну из моих новых крепостей около острова Уайт — мощных, круглых, неприступных фортов, оснащенных современными оборонительными орудиями. Вот где можно было успешно использовать стратегию пушечного боя. Эти сооружения менее всего напоминали об эпохе романтизма или рыцарства. И такое же впечатление производил французский посол.

— Как поживает мой брат Франциск? — быстро спросил я.

— К сожалению, ваше величество, не слишком хорошо, — ответил он. — Его крайне огорчают преследующие вас напасти.

Да, я действительно получил письмо с соболезнованиями от Франциска. Он уныло проповедовал: «Легкомыслие женщин не затрагивает чести мужчин». Насмешка это или выражение сочувствия? Так или иначе, я не собирался обсуждать послание с чужеземцем.

Я глубокомысленно хмыкнул. Голова еще болела. Когда же подействует целительная настойка?

— Какие указания вы получили от короля перед отъездом? Велено ли вам добиваться дружеского расположения или будете щетиниться передо мной иглами, как дикобраз? — процедил я, понимая, что вопрос в лоб вынудит посла сказать правду.

— Я… то есть он…

Мой расчет оказался верным. Грубоватое английское выражение вывело Марильяка из равновесия.

— Перед моим отбытием из Франции его величество сдержанно отзывался о ваших отношениях… До того, как он… узнал о злосчастии, постигшем вашу милость…

— Ложь! — Вскочив с трона, я треснул кулаком по подлокотнику. — Это было до его собственной ссоры с ранее любезным ему императором! — Я резко развернулся и пристально взглянул на него. — Разве я не прав, плут?

Исключительно драматическая, пафосная сцена. Шапюи с удовольствием посмеялся бы. А этот зеленый враль обиженно сдвинул брови и сделал именно то, на что я надеялся: выболтал правду.

— Нет, отношения их стали более прохладными, после того как император не захотел понять…

— Ага! Отлично! У императора всегда были сложности с пониманием! Ему не удается порой распознать даже то, что чует его длинный нос! Увы, увы!

Марильяк пораженно отступил.

— Ваше величество!

— Ваш государь глуп, — небрежно бросил я, вновь отвернувшись и спокойно усаживаясь на трон. — Он понимает, что ему придется сражаться против меня. Почему он выжидает? Такова его тактика игры? Изводить меня своей глупостью? Зато он обещает поддержку скоттам и посылает им деньги, подстрекая их выступить против меня. Неужели он полагает, что мне неизвестно, почему Яков не смог встретиться со мной в Йорке? И он думает, что я забуду такую обиду? Итак! Каковы его планы?

Марильяк безмолвно взирал на меня.

— Вы не можете говорить за него? Какой же вы тогда посол? Разве Франциск не наделил вас полномочиями? Вы не получили писем с инструкциями?

Он выглядел жалко. Марильяк не способен вступить даже в словесную перепалку. Это походило уже не на развлечение, а на избиение младенцев.

— Скажите-ка мне вот что, — наконец смиренно произнес я, постаравшись придать своему голосу обезоруживающую мягкость. — Хорошо ли чувствует себя Франциск?

— Вполне хорошо, — надменно заявил Марильяк.

Ложь. Я знал, что Франциска разъедает галльская зараза, которая уже начала смертельную схватку с его мозгом.

— Благодарю вас за искренность, — улыбнулся я. — Приятно, что Франциск одарен добрым здоровьем, а еще более радует правдивость его слуг. Вы можете передать моему брату Франциску, что… — Я имел наготове легкое благовидное замечание, но вырвалось у меня совершенно иное: — Я надеюсь на новую встречу с ним на ардрских равнинах. Да, если он пожелает, я могу вновь прибыть в Валь-д'Ор. Но на сей раз мы не будем сооружать сказочные дворцы, не будем устраивать турниры, просто повидаемся… Франциск и я. Вы напишете ему о моем предложении?

— Сегодня же вечером, ваше величество. — Француз отвесил мне низкий поклон.

В тот же вечер он написал следующее: «Мне приходится иметь дело с самым опасным и жестоким человеком в мире». Двуличный французишка! (А как я узнал об этом? Разумеется, благодаря наследству Кромвеля: его тайной полиции. С этими наемниками хлопот не было — они действовали по заведенному порядку. Я счел их полезными и взял к себе на службу, пока меня не опередили мои враги.)

Шпионы существовали во все времена. Даже Юлий Цезарь, говорят, пользовался их услугами, хотя его соглядатаи оказались на редкость тупыми, раз не предупредили о готовящемся убийстве. Доносчики нужны — полагаю, это государственная необходимость. Необходимость, крайне неприятная для меня.

Мне хотелось верить, что я сумею прочесть по лицу человека мысли, которые таятся за льстивыми речами. Я понял, что французский посол лгал. На самом деле меня не слишком интересовало содержание его писем. Их изъяли, и я прочел копии — может, это унизило его, но не добавило ничего существенного к моему мнению о нем. Однако в нынешние времена подобные ухищрения считались чем-то само собой разумеющимся.