Тарковские. Осколки зеркала - Марина Арсеньевна Тарковская

В центре города была виселица. На ней висело четыре человека.

Когда мне приходилось видеть смерть рядом с собой, то я от нее брал что-нибудь на память. А на второй день нам принесли фронтовую газету. Там было стихотворение. Я его вырезал и положил в бумажник, сохранил и привез домой, хотя оно и здорово потрепано. Вот его текст:

Карачев

Небесный холст снарядами распорот,

И черным дымом тяжело дышать.

Напрасно немцы этот русский город

В своих руках пытались удержать.

Пойди попробуй в грозный час прибоя

Кипучую волну останови!

На свете нет преграды для героя –

Враг захлебнулся в собственной крови.

Еще одну страницу в книгу славы

Бойцы вписали пулей и штыком.

Карачев наш. Но длится бой кровавый

За городом, охваченным огнем.

В немых слезах нас ждет земля родная,

Потоптанные кличут нас луга.

Нас братья ждут, в плену изнемогая,

Вперед, гвардейцы, по следам врага!

Август 1943 А.Тарковский

Какая высокая честь для автора – признательность читателя. Но как не совмещаются эти два понятия – поэт и война! В стихах, написанных не для газеты, нет места агитационной патетике. В звуке артиллерийского обстрела поэту слышится рокот морских волн, в закатном небе над «опаленной землей» он видит Бога.

Над полоской несжатого хлеба

Золотые ладьи низошли.

Как ты близко, закатное небо,

От моей опаленной земли.

Каждый парус твой розов и тонок, –

Отвори мне степные пути,

Помоги от траншей и воронок

До прохлады твоей добрести.

10 августа 1943.

Деревня Бутырки под Карачевым.

Война кончилась для папы 13 ноября 1943 года, когда он был тяжело ранен в ногу разрывной пулей.

Далекий-далекий 1945 год. Год победы над гитлеровской Германией, год радости, год скорби о погибших. Год ожиданий. Народ-победитель, уставший от войны, ждал многого: ослабления политического режима и амнистии для заключенных и сосланных, отмены карточной системы, снижения цен. Тот небольшой отрезок времени со Дня Победы по август 1946 года можно назвать временем надежды.

Для поэта Тарковского это тоже было время надежды – надежды на выход его первой книги. В Союзе писателей СССР ему предложили составить сборник, куда бы вошли довоенные, военные и послевоенные стихотворения.

В Клубе писателей устраивается вечер, на котором он представил свою будущую книгу. После вечера состоялось ее обсуждение. В маленькой записной книжечке папа ведет его запись. Жаль, что он пишет бегло, скорописью, которую даже мне, хорошо знающей его почерк, порой трудно разобрать. Но как ощущается в выступлениях то время, дух свободной мысли, воспарившей после победы! Через несколько месяцев мы уже не услышим ничего подобного…

На обсуждении присутствовали поэты и переводчики Алигер, Арго, Длигач, Коваленков, Никитин, Ошанин, Ситковский, Тарловский, Шубин. Вел вечер Павел Антокольский. Все выступавшие признавали высокое мастерство автора. А ведь в стихах отца, включенных им в книгу и прочитанных на вечере, нет ни одного стихотворения, восхвалявшего ВКП(б), ни разу не упоминается имя Сталина! Только в одном стихотворении, написанном в 1940 году, ему пришлось покривить душой, сказав: «И счастлив тем, что я не в переводе, а в подлиннике Ленина читал». Это стихотворение папа называл «паровозом», который должен был «вывезти» всю книгу. Но, ей-богу, стоило пойти на эту хитрость ради того, чтобы пробиться к читателю, чтобы сказать ему, замордованному советской пропагандой «винтику», высокие слова о смысле человеческого бытия.

Все на земле живет порукой круговой:

Созвездье, и земля, и человек, и птица.

А кто служил добру, летит вниз головой

В их омут царственный и смерти не боится.

Он выплывет еще и сразу, как пловец,

С такою влагою навеки породнится,

Что он и сам сказать не сможет, наконец,

Звезда он, иль земля, иль человек, иль птица[102].

Надо отметить, что патриотизм, звучавший в военных стихах отца, всегда искренний и высокий, во многом помог прохождению сборника стихотворений. Во всех выступлениях собратьев Тарковского по перу дается самая высокая оценка его стихам. Остроту в обсуждение внесло выступление П.Н.Шубина, интересное, резкое, смелое, но, на взгляд многих присутствовавших, не совсем справедливое: «Стихи слышу впервые. Создалось впечатление полной искренности без поправки на ветер. Стихи жесткие, горькие, умные. Я прощупываю то Анненского, то Блока, то Гумилева. Потом я почувствовал ту глубинную струю, объединяющую эти имена и оставляющую его им (то есть Тарковского Тарковским. – М.Т.). Он с ними не мирится. Талантливо и хорошо сказаны в стихах вещи, протест против обычая абсолютной бездарности, примитивных стихов, которыми живут, и неплохо, многие именитые товарищи… У Тарковского живая и понятная поэзия, с которой я принципиально не согласен… Я не вижу жизнеутверждающей линии. Одного не вижу – во имя чего это сделано, он говорит сам с собой. Я ясной цели не вижу, это основной порок талантливых стихов».

Дальнейшие выступления как бы защищали Тарковского от Шубина.

А.Ситковский[103]: «Один из присутствующих поэтов сказал, что в стихах Тарковского нет жизнеутверждающей линии. Шубин ошибается. Вспомним Блока – Россия, в трагедии есть жизнеутверждение в пику плохим жизнеутверждающим стихам. Переживания Тарковского, как будто личные, сугубо общественны. Чувствуется желание переделать людей, сделать их лучше, он это великолепно выразил… Книга выйдет, все будут читать».

Л.И.Ошанин: «Меня взволновало выступление Шубина… Тарковский как поэт долго не существовал в обществе… Трагедийность послевоенных стихов по сравнению с довоенными выросла. В военных стихах большее жизнеутверждение, чем прежде. Возникает тема Родины-матери, отчизны… Очень хороший вечер».

М.А.Тарловский: «Необходимы и те и другие стихи, то есть стандарт и Тарковский. Очень было бы трудно ощутить Тарковского, если бы его стихи не были бы окружены стандартом. Техника – скрипач подымает руку, и затрепещет в ней цветок. Тарковский настолько зрел и силен, как М. (Мандельштам? – М.Т.), что мы забываем о его труде. Он – литератор огромного диапазона. Он демонстрирует здесь огромную сдержанность, он как энтомолог, который говорит: «Я по жесткокрылым»[104]. Трагическое – здесь Шубин ошибается. «Возвышенная стыдливость страдания». В том ли дело, что Анненский, Блок влияли на <нрзб.>, Тарковский со стихией страдания делает свое, тем он отличен от своих предшественников. Он пришел к теме <нрзб.> своим путем. Первые свои стихи Тарковский читал в Москве двадцать лет назад, они связывались с бормотанием Блока («черный морок»). Настал