История России с древнейших времен. Книга VI. 1657-1676 - Сергей Соловьев

Опасения Борятинского не были напрасны: в начале декабря воровские атаманы: мурза Калка, Алешка Савельев, Янка Никитинский, Ивашка Маленький, Петрушка Леонтьев, собрав последние силы, двинулись к Алатырю. Но об этом движении проведал воевода Василий Панин, отправленный, как мы видели, для соединения с Борятинским. Панин поспешил наперерез ворам, встретил их недалеко от мордовской деревни Баевой, вступил в бой, побил их, взял десять знамен, пушку, много пленных и вогнал бегущих в обоз, находившийся в селе Тургеневе, но обоза взять не мог и ночью отступил с версту, к деревне Баевой. В эту же самую ночь явился в Баеву и князь Юрий Борятинский с конными и пешими людьми. На другой день, 8 декабря, рано, оба воеводы отправились к Тургеневу на воровские обозы, взяли их приступом и секли бегущих на пятнадцати верстах, добыли три пушки медных, три бочки пороху, 8 знамен, воз фитилю, тридцать семь мушкетов.

Думая, что опасность, грозившая Алатырю, исчезла, 11 декабря Борятинский и Панин двумя дорогами выступили под Саранск: Борятинский шел прямою дорогою, Панин подле Сурского леса. До самого Атемара, куда воеводы пришли 16 декабря, они не встречали никакого сопротивления, встретили только русских крестьян, татар и мордву, бивших челом о пощаде. Русские шли к присяге, татары и мордва давали шерть по своей вере и указывали места, где укрывались раненые, получившие эти раны на воровских боях с государевыми людьми: их казнили смертию; в Атемаре были повешены старшины и есаулы, бывшие с воровскими козаками. В то же время Долгорукий из Красной слободы отправил уже известного нам воеводу князя Константина Щербатого для очистки пензенских мест, где прежде всего утвердились мятежники. Щербатов поразил воров 12 декабря за восемь верст от Троицкого острога и потом выгнал их из Троицкого острога; оба Ломовы и Пенза сдались без сопротивления. С другой стороны, из Шацка, туда же, по направлению к юго-востоку, шел воевода Яков Хитрово, шел на воровские засеки через большой лес; в деревне Ачадове он должен был выдержать с ворами самый упорный бой: «Полковник Денис Швыйковский с своею смоленскою, бельскою и рославскою шляхтою приступали к деревне жестокими приступами, не щадя голов своих, приезжали к воровскому обозу, на воровских людей на пику, пику секли и обоз ломали; много шляхты было переранено тяжелыми ранами, пробиты насквозь пиками и рогатинами, иные из пищалей и луков прострелены». Наконец воры увидали невозможность держаться долее и сдались. Хитрово распустил их, и они, пришедши в Керенск, напугали его жителей рассказами про шляхетские жестокие напуски. Следствием было то, что керенчане вышли навстречу к Швыйковскому и впустили его в город. Хитрово в донесении государю не может нахвалиться храбростью Швыйковского и шляхты его полка.

Но когда внимание Долгорукого было сосредоточено на военных действиях, происходивших к югу от его главной стоянки, Красной слободы, бунт отрыгнул на северо-востоке: защитник Симбирска окольничий Иван Богданович Милославский, приехав из Симбирска в Москву, дал знать, что на дороге между Арзамасом и Алатырем приходили на него многие воровские люди с нарядом. Против них двинулся воевода Леонтьев, разбил их в Алатырском уезде у села Апраксина, и, как обыкновенно бывало, разбитые бросились в лес, в свои засеки, расположенные под деревнею Селищами; здесь сидели они с женами, детьми и со всем воровским обозом. Засеки были взяты; пленные рассказывали, что было их в сборе больше 3000 русских людей и мордвы, сбирались идти к Арзамасу и к Нижнему. Отряд из 500 воров стоял в мордовской деревне Андреевке; узнав о селищевском поражении своих, они добили челом. Бежавшая с бою мордва спряталась в своих деревнях: Леонтьев велел сжечь эти деревни. Арзамасский и Алатырский уезды были успокоены.

Далее на востоке для усмирения черемисы и чуваш, волновавшихся вместе с русскими ворами по нагорному берегу Волги, для очистки Свияжска, Цывильска, Чебоксар, Кузьмодемьянска и других городов еще с половины октября действовал князь Данила Борятинский: в продолжение октября он разбил воров на осьми боях, выручил Цывильск, Чебоксары и, приблизившись к Кузьмодемьянску, 2 ноября написал к его жителям, чтоб добили челом государю. Ответа не было. 3-го числа воевода подошел еще ближе к городу и увидал, что идут священники с крестами, но подле духовенства не было никого из других чинов; священники объявили, что городские и уездные люди, выпустив их, священников. из города с крестами, заперли за ними город с угрозою, что порубят их жен и детей, пушки и всякое оружие против государевых людей у воров приготовлено. Борятинский немедленно велел солдатам и стрельцам идти на приступ; приступ удался: воры были перебиты и побраны в плен, между прочими и воровские старшины — посадский Шуст да соборный поп Федоров. Василь-город, узнав о судьбе Кузьмодемьянска, прислал повинную. В Кузьмодемьянске Борятинский остановился для розыску: 60 человек пущих воров казнено смертию, у сотни отсечены руки или по пальцу у правой руки, 400 биты кнутом нещадно. Но строгости и увещания мало помогли: черемиса нагорной стороны Кузьмодемьянского уезда вся воровала с воровскими козаками: дадут шерть и тотчас же опять заворуют, бьются с государевыми людьми: русские воры собрались в Ядрице. Борятипский послал уговаривать их монаха Герасима и посадского Тихонова: монах был сброшен с башни, посадский положен на огонь. Воры были так смелы, что не хотели ждать прихода на себя государевых людей: в половине ноября напали в числе 13000 на Кузьмодемьянск и зажгли слободы, но потерпели сильное поражение, потеряли две пушки и семь знамен. После этой победы Борятинский послал в Василь за подводами, чтоб везти пушки под Ядрин; воры, засевшие здесь, испугались и бежали. Ядринцы присягнули государю, курмышане последовали их примеру. На Ветлуге бунт не распространился: там прикащики разных поместий и вотчин и без государевых воевод управились с воровского шайкою. Другая шайка перебросилась было на Унжу, но изгибла неизвестно как. К январю 1671 года восточная украйна утихла. Мятеж вспыхивал и во многих местах южной украйны, но не разгорался: главного заводчика не было.

Под Симбирском Стенька потерял и силы и власть. Он так растерялся, что, прибежав на Самару, стал рассказывать жилецким людям, как пушки у него не стали стрелять и оттого он бежал на низ. Сам богатырь-чародей признался, что сверхъестественная его сила оставила и самарцы не пустили его к себе в город. Саратовцы сделали то же самое. Пока еще Стенька был силен и держал Симбирск в осаде, сторона его на Дону держала верх и не давала Корнилу Яковлеву с товарищами высказаться в пользу государства. В сентябре приехал в Черкасск из Москвы донской козак Артемий Михайлов с товарищами, привез царскую грамоту. Собрался круг, и, когда грамоту вычли, Корнило Яковлев начал говорить: «Мы от веры христианской и от соборной церкви отступили: пора нам вспокаяться, дурость отложить и великому государю служить по-прежнему». Трижды со слезами повторял он эти речи козакам в кругу, и решили не порывать сношений с Москвою. отпустить туда станицу; но волжские козаки закричали: «Зачем посылать станицу в Москву, разве захотел в воду, кто поедет?» Потом, обратись к приехавшим из Москвы козакам, закричали: «А вы зачем из Валуек вожа и провожатых брали? будто вы сами дороги не знаете? знатное дело: отпущены вож и провожатые для проведывания вестей!»

Но когда пришли вести, что Разин разбит государевыми людьми, когда он сам явился на Дону с подтверждением этого известия, то дела переменились: старые козаки взяли верх. Стенька свирепствовал, жег попадавшихся ему врагов в печи вместо дров, но ничто не помогало; Дон не поднимался на его защиту. В феврале 1671 года он подошел было с своею шайкою к Черкасску, но его не пустили; он отошел с угрозою, что возвратится и изведет всех, и засел в Кагальницком городке. А между тем Корнило Яковлев сносился с Москвою, как бы промыслить над Стенькою: в Москве в неделю православия прокричали анафему Стеньке Разину и велели старому нашему знакомому, стольнику Касогову, привыкшему жить между козаками, двинуться на Дон с тысячью человек выборных рейтар и драгун. Дело покончилось скорее, чем ждали: 14 апреля старые козаки подступили к Кагальницкому, сожгли городок, схватили Стеньку с братом Фролом, сообщников его перевешали. 6 июня Стеньку после обычного допроса четвертовали в Москве.

Оставалось покончить с Астраханью. Мы видели, что Разин, уезжая, оставил здесь вместо себя атамана Ваську Уса и объявил астраханцам, что они могут управиться сами с остальными своими лиходеями. Астраханцы не долго медлили: 3 августа бунт, порубили бердышами подьячих Якова Трофимова и Ивана Бесчастного с товарищами, одних в сугон, других в домах, иных в тюрьмах; прибежали на митрополичий двор, начали искать здесь государева дворцового промышленника Ивана Турчанина, не нашли и напустились на митрополита и на его домовых людей, зачем спрятали Турчанина, грозились всех побить до смерти, ругали Иосифа скверными словами. «Ты угождаешь боярам, — кричали они ему, — только тебе у нас не уцелеть!» На этот раз митрополит спасся, что предсказано ему было и в сонном видении: видел он «палату вельми чудну и украшенну, сидят в ней трое убиенных князей Прозоровских и пьют питие сладкое паче меда, над ними венцы златы с драгим и многоценным камением; и он, митрополит, обретеся в той же палате, токмо от них подале сидел, и питья своего ему не дали пить, глаголюще: он к нам еще не поспел». Рассказывая этот сон, митрополит плакал и говорил: «Еще не пришел час мой смертный!»