Воспоминания о Корнее Чуковском - Коллектив авторов

— Мы же явление вторичное, — говорил о критиках, литературоведах. Главное — это художник, писатель, поэт…

Часто назначал дату своей смерти — в феврале, октябре, ноябре. Даже число называл.

— Летом? Ни за что! Какой интерес умирать летом!

Когда я наконец поняла, что он сам не верит этим срокам, то сказала:

— Будет вам! Вы еще десять лет проживете!

— Десять? Так мало? Я хочу больше…

Разговор происходил в 1959 году. Ему было тогда около восьмидесяти лет.

Тогда же, в 1959 году, подарил мне фотографию, где он снят с катаевской собакой Мишкой. И шутливо написал:

«…От Мишки и меня. Корней Чуковский. В 1959 году такими мы были. Это было очень давно. Июль 1970 г.»

Он не дожил до этой предсказанной им даты девяти месяцев.

На одном из «костров» Агния Барто предложила детям прочитать хором «Мойдодыра».

— Кто лучше всех знает эту сказку?

— Я!! — истошным голосом закричал Корней Иванович.

1971

H. Чернышевская

ВСТРЕЧА ДВУХ ВЕКОВ

Наша первая встреча в Переделкине произошла в июле 1958 года, когда я одна сидела на веранде Дома творчества. Перед глазами красовался цветник из пионов, начинали расцветать розы.

Вдруг вдали, на дорожке, ведущей к нашему дому, показался человек в белом костюме. Он шел не торопясь и направлялся ко мне. Я подумала, не ошибка ли это, — ведь я его не знаю. Поэтому даже огляделась по сторонам и еще раз удостоверилась, что кругом пустые плетеные кресла.

— Я к вам! — произнес посетитель, склонился и поцеловал мне руку.

Я вгляделась в его лицо и к изумлению своему увидела, что это — Корней Иванович Чуковский. Мы не виделись сорок лет. Конечно, я была очень обрадована.

Должно быть, на меня кто-нибудь ему указал:

— Вон она, в кресле одна сидит.

Можно ли считать это первой встречей, первым днем личного знакомства? Думается, что нет. Эта встреча была подготовлена целым рядом фактов и впечатлений.

Еще в 1918 году Чуковский посетил моего отца, Михаила Николаевича, для беседы об Авдотье Яковлевне Панаевой, книжку о которой в то время писал. Узнав от мамы, что к отцу приехал Чуковский, мы с сестрой стали просить маму, чтобы нам было позволено присутствовать при их беседе. Ведь Чуковского мы, девятнадцатилетние курсистки, уже хорошо знали по его книгам «От Чехова до наших дней», «Лица и маски». После гимназических учебников от этих книг веяло какой-то свежестью, недозволенной дерзостью и свободой мысли.

Мама вошла с нами в кабинет отца и обратилась к Чуковскому со словами:

— Корней Иванович, наши дочки очень хотели бы послушать вас. Они ваши поклонницы.

— Пожалуйста, — отвечал он, прижимая к сердцу большую тетрадь.

И добавил как-то по-детски:

— Только я стесняюсь…

Это нас особенно тронуло. Нас, девчонок, стеснялся настоящий писатель!.. Мы слушали его затаив дыхание.

Помню, в разговоре с отцом его особенно интересовал вопрос об огаревском наследстве, о котором мы с сестрой не имели никакого понятия, поэтому содержание их разговора не сохранилось в памяти.

Мне довелось услышать выступление К. И. Чуковского на «Вечере свободной поэзии» в Тенишевском училище. Он говорил о Маяковском, который тогда же читал свою поэму «Война и мир».

Видеть Маяковского и слушать его мне пришлось впервые, Впечатление было очень сильное, просто потрясающее. Слово Чуковского было проникнуто любовью к поэту.

В 1958 году я получила путевку от Литфонда в Переделкино. Я думала, что увидеть Чуковского будет очень просто. Поэтому, приехав в Переделкино, на другой же день обратилась к сестре-хозяйке Дома творчества с просьбой указать мне, как пройти к нему на дачу.

Она отвечала:

— Не думайте, что навестить его так легко. Вас и не допустят к нему. Он в пять часов утра встает, до девяти работает, потом отдыхает, потом обед, перед обедом (в два часа) заканчиваются все литературные занятия, в девять часов вечера он ложится спать. В промежутке между двумя и девятью часами у него бесконечные посетители.

Значит, увидеться с Чуковским мечта несбыточная, и надо от нее отказаться. Вот почему в тот вечер, когда ко мне подошел «незнакомец» в белом костюме, мысли мои были совсем далеки от Чуковского. К тому же вместо черноволосого человека с веселым, звучным голосом я увидела голову белую, как снег, и услышала приглушенное до мягкости: «Я к вам».

В первой же беседе с К. И. Чуковским мы коснулись прошлого. Вспомнили 1918-й год. Корней Иванович сказал:

— Я помню и вашего отца, и вашу бабушку, Ольгу Сократовну. В 1906 году мы сидели с ней на скамейке у озера Мед-дум и беседовали…

К. И. Чуковский впервые навестил нашу бабушку раньше, в 1905 году, когда она жила в Петербурге в одном доме с нами, на Большой Зелениной улице. Это был пятиэтажный каменный дом, выходивший на четыре улицы и вмещавший в себя до пятисот жителей. Наша квартира находилась на четвертом этаже, и бабушке трудно было подниматься по лестнице, поэтому отец снял для нее комнатку в первом этаже у какой-то престарелой пенсионерки. Мы, трое детей, ходили туда вместе с няней навещать бабушку. Чуковский хотел узнать от вдовы Чернышевского об отношениях Некрасова и Николая Гавриловича.

Он спросил Ольгу Сократовну, какие стихи Некрасова больше всего нравились Чернышевскому. Она сейчас же вспомнила: те, которые начинаются словами:

Мы разошлись на полпути,Мы разлучились до разлуки…

Чуковский долго не мог обнаружить этого стихотворения, изучая рукописное наследие Некрасова. Какова же была радость Корнея Ивановича, когда наконец эти стихи попались ему в беспорядочной груде бумаг, найденных спустя двадцать лет!

Полностью он опубликовал их в 1931 году[32]. Память семидесятитрехлетней вдовы Чернышевского его поразила.

Таким образом получилось, что мы с Корнеем Ивановичем встретились не как чужие, незнакомые люди: за нашими плечами стояли ушедшие из жизни два поколения семьи Чернышевского. Я сразу почувствовала себя спокойно, свободно и, когда он стал расспрашивать о моей литературной работе, поделилась планом будущей книги.

— Вам нужно собрать, объединить и обобщить все вами написанное, сказал он.

С первых же дней в Переделкине обнаружилось, что нас связывают не только литературные интересы и воспоминания «вообще». Я узнала, что Корней Иванович задумал написать очерк о журнале «Сигнал», редактором которого он состоял в 1905 году.

Корней Иванович пригласил меня к себе на дачу, стал расспрашивать, что я помню из меддумской жизни. Ведь именно там спасался он в 1905 году от преследования судебного следователя Обуха-Вощатынского, бежал из Петербурга и появился в Меддуме под видом англичанина. Молниеносному решению так поступить содействовало, как пишет Корней Иванович, три фактора: необходимость бежать от городовых, которые уже шли его арестовать, неожиданное для самого себя посещение Веры Александровны Пыпиной и ее мужа, Евгения Александровича Ляцкого, и случайная встреча с моим отцом, Михаилом Николаевичем Чернышевским. Вера Александровна (моя тетушка) предложила Чуковскому заменить его дешевенький чемодан, перевязанный веревкой, ее новым чемоданом с заграничными наклейками, а жалкую кепку мягкой, теплой клетчатой фуражкой Евгения Александровича. В этой фуражке и с этим чемоданом в руках Чуковский казался «настоящим англичанином». И вдруг, по словам Чуковского, открывается дверь и входит M. H. Чернышевский. Корней Иванович со свойственной ему наблюдательностью сразу уловил усталость, удрученность в его взгляде и движениях. Еще бы: это был период, когда Михаил Николаевич посвящал все свое время, с утра до поздней ночи, подготовке к изданию полного собрания сочинений своего отца в условиях начинавшихся цензурных гонений. Войдя к Ляцким, он произнес: «Как хорошо было бы уехать в Меддум и там отдохнуть от всего!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});